Идея фикс
Шрифт:
Лишь с приходом новой демократической власти в городе был восстановлен приход, а храм отремонтирован. Приезжали строители-добровольцы из Симферополя и Киева, а свои помогали и руками, и деньгами. И поднялись над старыми акациями лазоревые купола в золоченых звездах, и зазвонили колокола, разнося над теплой весенней землей благую весть — Христос воскресе!
Анна пела в церковном хоре уже пять лет, но лишь во время пасхальной службы ее охватывал ни с чем не сравнимый трепет. Она слышала свой голос словно со стороны, усиленный мощным динамиком, но не ломящийся в душу, а пронизывающий ее потоками добра и радости. И видела, чувствовала, как происходит нечто подобное и с другими — теми, кто пел рядом, кто стоял внизу со свечками в руках.
Анжелу Градову, называвшую себя после крещения Анной, считали женщиной доброй, несчастной и малость тронутой. Выстояв службу в прохладе брезжущего рассвета, она пошла домой, оборачиваясь на церковь и осеняя себя крестным знамением. Выстояла, отпела! Бог силы дал. И ведь как звонко, как чисто звучал голос — из самой души… Идти вниз было легко и радостно, радость несла ее на волнах, будто река, и мысли являлись светлые, праздничные.
У подъезда Анна похристосовалась со старухами, — сухонькими, подвязанными платками, — такими же, как она — сорокапятилетняя. Они, может, и помнили, как гоняла по городу на мотороллере рыжеволосая оторва, выступавшая в ресторанах со своей гремучей бандой. Но та была совсем другой, никакого отношения к Анне не имевшей.
Теперь они жили вдвоем с матерью. Марию Андреевну Градову, женщину бодрую, плотную, полную сил, преследовали несчастья. Вначале восемнадцатилетняя Анжелика от рук отбилась, но оставалась надежда: выправится девка, повзрослеет, возьмется за ум, да еще, может, и впрямь эстрадной знаменитостью станет.
Когда Марии Андреевне стукнуло тридцать шесть, она обнаружила, что беременна. Столько лет ждали, ждали со Степаном сына, и вот на тебе! Умные люди советовали сделать аборт, но она решила выносить. Организм крепкий, силой природа не обидела — сестра-хозяйка санатория «Шахтер», вскоре ставшая завхозом, не гнушалась сама по этажам с пылесосом пройтись, окна помыть, когда кто-нибудь из уборщиц на бюллетене сидел, все в образцовом порядке держала, а потом дома — вторую смену до полуночи отрабатывала. Могла бы выносить ребеночка, могла… Если б не Степкины пьянки. Запивал он нечасто, но круто. Не утерпел, не дождался рождения наследника — ушел в загул, как говорил, на радостях. Привезли домой из вытрезвителя хорошие люди, знавшие Степана: «Ему бы к врачу надо». Передние зубы выбиты и рука на привязи — пьяная драка.
Марья Андреевна потеряла ребенка. Степан еще хуже запил. Вскоре умерла бабуля — мужнина мать. После происшествия в «Буревестнике» Анжелка как с цепи сорвалась. Вначале из дому сбежала, а Сашка Самгин за ней по всем курортам мотался. Нигде прохода не давал. Взял светящуюся алую краску, которой буйки покрывают, и вывел на задней, обращенной к оврагу стене сарая по-английски «Я люблю тебя, Анжела». Аршинными буквами и с восклицательным знаком, чтобы весь город видел. Разыскал он ее в Сухуми, стали они вместе с каким-то ансамблем работать и даже денег поднакопили. Вернулись через год и в загс. Хорошая была свадьба! Фотографии цветные в рамочках сохранились, да еще полный альбом. Красивая пара, хоть на открытках печатай и за деньги продавай — Анжелка в кружевной шляпе с широченными полями — ну, правильно люди говорили — настоящая Маркиза ангелов. А Сашка — в белом костюме с пышными, до плеч падающими волосами — граф-графом.
Столы поставили во дворе под вишнями и гуляли три дня — соседи с родней и компания молодежи со своими магнитофонами и плясками. Те потом на пляж переместились догуливать.
Вместо свадебного путешествия отправились молодые на гастроли по Краснодарскому краю в составе все той же, собранной заново «Радуги». Деньги на кооперативную квартиру хотели
Марья Андреевна ходила гордая — наконец и у нее жизнь наладилась. Но не тут-то было. Степа умер в одночасье. Вроде от разрыва сердца. Его нашли в гараже, в яме под машиной, которую он ремонтировал, с гаечным ключом в уже окостеневшей руке. Анжелка тяжело пережила смерть отца. Ей бы выплакаться, сердцем помягчеть и зажить одной семьей с одинокой матерью. Она же озлобилась, замкнулась, так ненавистью ко всем и кипела, разве что не кусалась.
Марья Андреевна пошла к местной бабке-ворожее. Та и на картах гадала, и заговоры всякие знала, и даже по фотографиям от запоя лечила. Правда, Степану не помогло. «Против воли господа не пойдешь, — вздыхала Карповна. — Мы, божьи люди, что можем? Помочь от лукавого избавиться, к Отцу нашему всевышнему душой прильнуть. А если человек в другую сторону смотрит… — Она развела руками. — Здесь, матушка, либо в Афонский монастырь идти надо, либо к Самуилке Карцумовичу». — Эти советы уже касались судьбы Анжелы. Самуил Яковлевич Карцумович имел дом на горе и частную практику. Кроме того, он был главврачом в местном психоневрологическом диспансере.
— Думаешь, Карповна, сглазили девочку?
— Сглазили, это факт. Она у тебя с малолетства на виду крутилась. Наряды всякие каверзные, песни гремучие… Все суетой жила. А теперь уж, думаю, другие дела. — Она со вздохом изучала разложенные карты. — Нехорошо масть ложится, ох, нехорошо… Уж не беременна ли дочка?
— Да нет… Они хотели, а теперь и не говорят ничего… — удивилась Марья Андреевна.
— Значит, дурное семя во чреве носит. От лукавого.
Марья Андреевна перекрестилась:
— Это в каком таком смысле?
— В смысле дурного, пагубного влияния. Уж не скажу, откуда идет, от самого ли лукавого или от человека плохого, только мало в ней света, а все тьма да тьма… И душит она ее, душит…
— Что делать-то? Или, правда, в Афон съездить? Я ж не член партии. Только в профкоме который год состою, — засморкалась в комканый платочек перепуганная женщина.
— Сходи, родимая, сходи. Не помешает. А девку свою тайком окрести. Ничего что комсомолка. Теперь многие так — душой с богом, а по словам вроде с властью. Пока у нее ангела-хранителя не будет, никакие заговоры не помогут. Мне хошь ее, хошь вон энту дверь заговаривать. Один толк.
Марья Андреевна в Афон добралась, святой Иверской иконе свечку ставила, с батюшкой советовалась, с монахами. Да все в один голос советуют: крестить дочь надо.
Анжела от таких разговоров аж позеленела. Марья Андреевна сжалась, боялась, что ударит ее дочь и станет от этого мучиться.
— Если будешь еще в мою жизнь с дурацкими советами лезть — уйдем мы с Сашкой, да так, что и не найдешь никогда, — пригрозила Анжела.
Пошли дела все хуже и хуже. Да откуда ждать подмоги-то? Сашку вдруг засудили — пластинками он вроде какими-то спекулировал, и притом валюту имел. На три года упекли. Анжела не долго печалилась. Вроде даже вздохнула с облегчением. Сразу появился возле нее другой мужчина — приезжий. Главный инженер строительства гостиничного комплекса из Ленинграда. Машина, цветы, подарки. Это при живом-то муже! Марья Андреевна не одобряла поведения дочери, а подступиться боялась — чуть заикнешься — скандал.
— Да не гони ты волну, мам! У меня муж в колонии. Я в любой момент могу с ним развестись. Вадик тоже почти в разводе. У него зарплата как десять наших и еще скоро в Венгрию в командировку долгосрочную поедет — будет там на Балатоне отель строить, — сообщила Анжела.
— Хорошо, если б так… — еле слышно то ли одобрила, то ли засомневалась мать.
Не вышло ничего у Анжелы с архитектором. Переживала она страшно, чуть ли не травилась. Потом лихо загуляла, пошла по кривой дорожке. А как же еще?! Муж сидит, вокруг ресторанная жизнь, разгул, блядство. Отдыхающие мужики косяками ходят…