Иди, поймай свою звезду. Караван мертвецов. Адам и Ева - 2
Шрифт:
Как пружина распрямилась. Чуть шалаш не порушила.
– Ты что, ох…л???
– Следи за языком. Я тебя хоть пальцем тронул?
– А чего ты тогда?
– Я – чего? Это ты – чего! Мне восемнадцать лет, я мужчина, так?
– Тебе видней.
– А ты – теплая, мягкая… и… прижимаешься ко мне.
Перегибается через меня, нашаривает в углу щит, ложится.
– Кир, я очень вредная?
– Нет. Только временами очень психованная. А вообще, ты симпатичная. Когда не злишься. А когда злишься – вылитая баба яга. – Это я говорю уже в воспитательных целях. Про бабу ягу, в смысле.
– Спасибо,
– Что твой щит делает?
– Не надо об этом сейчас. Я потом тебе расскажу. Когда выберемся.
Твердо решаю серьезно поговорить с Шейлой. Утром.
– Кир, утром серьезно поговорим, ладно? – опять тянется через меня, угнездивает на место щит. Чмокает в ухо и укладывается. На всякий случай, подальше от меня. Но, как только засыпает, уже под боком и дышит в подмышку. А я еще долго размышляю. О том, что снова опередила меня с репликой, что я завтра ей скажу, и о том, что просто удивительно, как кроманьонцы построили цивилизацию. У них на это никакого времени не было: мы здесь двое суток, а ничего не успели. А еще о том, что вся система зачетов построена просто по–идиотски. Ну ладно, при настоящей аварии я могу убить лося ради мяса. Но сейчас–то зачем животных губить? Черт! а какая же у нас сейчас авария, если не настоящая? Шейла мне совсем голову замутила.
Приснился Толян.
– Привет, Великий Колебатель! Опять колеблешься? Анекдот про петуха рассказать? Бежит петух за курицей и думает: «Может не догоню, но согреюсь». Не понял? Клеить ее надо. Господи, меня бы на твое место! Целая планета на двоих.
– Толян, она в беде. Ей помочь надо, а я, как всегда, не знаю, как.
– Ты никогда не знаешь. Подлецу в морду надо дать, а ты двое суток думаешь, хорошо это, или плохо. Вот флаер починить – ты мастак. Кир, а зачем ты в десант пошел?
– За Линдой.
Просыпаюсь от сильного толчка локтем под ребро. Шейла поворачивается на другой бок, ко мне спиной. Даже во сне возмущенно сопит. Чем–то она похожа на Линду.
Все мышцы болят после вчерашнего. Следующего лося поймаю, приведу на веревке и уже здесь забью. Или верхом на него сяду и объездю. Объежжу. Объезжу. Укатаю вусмерть. Чтоб я на нем, а не он на мне, как вчера. Но сначала с Шейлой разберусь.
– Шейла, мы команда, или не команда? – Ну просто пай–девочка. Скромница. Ладошки на коленях, в землю смотрит.
– Кир, сними, пожалуйста, щит. На время.
– Ты пойми, – говорю я, снимая медальон, – я не настаиваю на том, что мы команда. Но должна быть определенность. Полная. Или – или.
– Мы команда во всем, что не касается моего прошлого… и будущего.
– Так не бывает.
– Ну пойми ты, идиот! – взрывается она. И тут же смущенно замолкает. – Кир, извини. Ты хороший. Но не хочу я, чтоб ты в моем говне утонул. Незачем тебе из–за меня жизнь губить.
– Ты преступление совершила?
– Да! Родилась! Вот мое преступление. Оно же – наказание. Извини, опять сорвалась.
– Опять загадками говоришь.
– Кир, ты помочь мне хочешь. Я знаю. Но не выйдет у тебя ничего. Кишка тонка. Против драконов ты ноль. Не понимаешь, какие силы тут завязаны. Шаланду возьмем – ты же не веришь,
– Шейла, ты или буйнопомешанная, или… Доказать можешь?
– Идет! – даже обрадовалась. – Я – буйнопомешанная. Сейчас у меня временное просветление. Буду себя хорошо вести, пока нас отсюда не заберут. Кир… О, господи, только не заплачь. Кир, ты же мужчина. Ну прости меня. Слышишь? Я же о тебе забочусь. Поверишь, если я скажу, что ты лучший из всех, с кем я за всю жизнь встречалась? Могу чем угодно поклясться. Я даже легла бы с тобой, но противозачаточных нет. А мне беременеть нельзя. Никак нельзя. Я бы тебе все рассказала, но тебе же хуже будет. Ты Мрака не знаешь.
– Почему ты решила, что можешь решать, что мне лучше, а что хуже? Почему ты решаешь за меня?
Убил. Наповал. Сморщилась, скуксилась и… расплакалась. Стал утешать, получил локтем под ребро. Но все–таки усадил себе на колени. И тут она разревелась по–настоящему. В полный голос. Что я такого сказал?
Кажется, помирились. Идем за второй лосиной шкуркой. Шейла стала очень послушной. Даже согласна идти через горы к расчетному месту посадки. Хотя по–прежнему считает, что в этом нет необходимости. Но, ради меня… Сейчас идет первой и напряженно прислушивается. Я тащу жерди и любуюсь ее спиной. Диана–охотница. Со спины она красивее, чем спереди. Так ей и говорю.
– Тс–с… Спугнешь.
Ничего не слышу. Но она слышит. Я думал, охотники по следам добычу ищут. Она хоть бы раз на землю взглянула. Мне этой науки не постичь.
– Видишь, это тропа на водопой.
– А лоси где?
– Будут лоси.
Настораживаем самострел – двухметровый лук из сэкондийского бамбука на раме из жердей. Стрела чуть меньше моего копья. Шейла говорит, что маскировать самострел не нужно, потому что зверье здесь непуганное, запаха человека семь лет не нюхало. Привязываем леску к спусковой чеке и отходим метров на двадцать. Даже не прячемся.
Первым на водопой идет кабан с семейством. Смешно – мама с папой одноцветные, а поросята полосатые. Ай да мама… Интересуются самострелом, обнюхивают, только на зуб не пробуют. Кабан заметил нас, вышел вперед и строго посмотрел. Я – на него. Не за нами, за женой смотри, глупый.
– Если пойдет к нам, лезем на дерево, – предупреждает Шейла. – А потом не давай ему корни подкапывать. Бей копьем в глаз.
Но – обошлось. Кабаниха потрусила дальше, поросята – за ней, и папа пристроился замыкающим.
Лоси появляются только к вечеру.
– Дай мне… Дай пожалуйста! – горячо шепчет Шейла. Смотрю на нее. Глаза горят, физиономия не угрюмая, азартная. Совсем другой человек! Отдаю конец лески. Вожак встает перед самострелом и обнюхивает острие стрелы. Остальные проходят за его спиной. Шейла готова землю грызть. Скрипит зубами от злости. Вожак замечает ее и укоризненно качает рогатой головой.
– С–сволочь! – шипит Шейла. И проходится по всей родословной вожака. Лексикон у нее…
– Неправда твоя, тетенька. Не делал он этого, – защищаю я животное. Шейла непонимающе смотрит на меня, хихикает и утыкается носом в траву.