Идиот нашего времени
Шрифт:
Сын же, только что вернувшийся с гулянья, и ухом не поводил, из всех видов оружия выколачивая душу из толпы монстров. Сошников подметил: современные дети начинают свободно управляться с компьютером, еще не научившись различать буквы и даже не научившись толком говорить. Его сын в четырехлетнем возрасте владел компьютером лучше, чем иные дипломированные журналистки, по многу лет наугад тыкающие мышкой в меню Word — со смутной надеждой, что, авось, что-нибудь и вывалится. В этой дьявольской машине все было приспособлено для совращения детей — интуитивно понятные сатанинские иконки, которые извилистыми, но верными дорожками неуклонно вели людей в уже обретающий хорошо просматриваемые контуры странный постчеловеческий мир. Что же было донимать парня, которому, по всем признакам, предстояло столкнуться с тем чужим миром.
Но было и смещение в приятные
* * *
И вот утро. Середина мая, красота которого связана, конечно, с теплом, и с прилетом птиц, и вообще со всеобъемлющей и стремительной сменой ландшафтов. В этой-то смене и открывается каждый год главное: ощущение пространственного смещения, виртуального переезда из одной страны в другую — из северного, уныло-пасмурного, обтекающего грязью, чадящего трубами промышленного захолустья в нежно-голубой, отражающий после короткой грозы теплое солнышко и молодую зелень в лужах, прибранный — почти курорт.
Сошников шел на работу пешком через полгорода, смотрел, как сорока с ветки целит взглядом в ленивую непричастную кошку внизу. В этот день перекрыли все главные улицы, которые, вытекая одна из другой, представляли собой один широкий ломаный проспект, протянувшийся через весь город, и выходило, что перекрыли весь город. На каждом перекрестке дежурил усиленный наряд. Из общественного транспорта кое-как двигались маршрутные такси, но им приходилось ползти закоулками, подолгу зависая в сплошных пробках. Проще было довериться «своим двоим». Так что город стал пешим. Улицы заполнились движущимися в обе стороны толпами-колоннами. В городе ждали одного из главных шоуменов государства.
Сошников давно заметил, что в стране установилась мода на актеров и шоуменов, которые понемногу делались первыми людьми общества, как впрочем и первые люди общества постепенно обретали породистость «звездных» скоморохов. В конце концов все они сплелись во что-то единообразное: депутатствующие скоморохи и скоморошничающие депутаты. Грань неразличима. И все они пророчествовали — уж этого не отнимешь! Стоило включить телевизор и пощелкать пультом, как появлялась какая-нибудь присыпанная нафталином примадонна скоморохов, пророчествующая на темы, далекие от шоу-бизнеса, дававшая советы и прогнозы там, где ученые люди путались. А на канале рядом, еще один пророчествующий попугай, но, смотришь, — все-таки попугай в регалиях и при должности.
Как журналист Сошников имел представление, насколько трудоемок и длителен процесс съемок даже короткого видеосюжета, и порой удивлялся: когда же, к примеру, государственные шоумены, не исчезающие с экранов, занимаются своей основной работой, а не пресс-конференциями, брифингами, выступлениями-показухами, саммитами-сходняками, форумами-тусовками, прямыми линиями, подведениями итогов, на которых на самом деле ничего никогда конкретно не решается и не подводится? Вероятно, эти люди вовсе не занимались своей официальной работой, недаром дела в государстве шли из рук вон плохо. И незачем им было мараться, ведь государственный шоу-бизнес оплачивался народом, верно, из множества разных касс — суммами, которые не снились даже голливудским баловням.
Кто именно должен был осчастливить город своим стремительным проездом в черной VIP-колонне скоморох-лимузинов, город не знал. Даже Сошников слышал накануне в редакции что-то неопределенное — завеса секретности была непроницаема.
Движущийся в разные стороны народ в неуловимый момент стал обретать одно направление. Хотя многие все еще вертели головами, словно ища поддержки своему оживлению, и вполне находили ее. Тогда и они поворачивали вспять, чтобы примкнуть к общему движению. Мамаша с маленькой дочуркой в белом платьице в горошек — вдруг потащила свое чадо с таким рвением, будто на углу предстояла бесплатная раздача копченой колбасы. Толпа стремилась к главной площади города, где напротив внушительного областного Дома власти возвышался стоический огромный черный Ленин — гениальный повелитель толп, настолько гениальный, что до сих пор еще находились завороженные толпы, которые двигались под удаленную, неутихающую дудочку его сладкой ворожбы.
Впрочем, в нынешней зреющей толпе преобладало что-то праздничное, люди были одеты легко, а после холодной затяжной весны казались полураздетыми, особенно молодые женщины: короткие юбки, давно не выставляемые на обозрение не успевшие загореть ноги, декольте, разрезы… Все это придавало настроению еще большей приподнятости, и не только праздничности, но даже несколько праздности.
Тут уж и Сошникова затянуло в общее движение. Тем более его путь лежал мимо главной городской площади. Он решил — себе в успокоение, что исключительно из любопытства надо пройтись мимо площади и одним глазком взглянуть на привезенную из столицы диковину, ну как если бы из кунсткамеры привезли необыкновенного гнома.
Отовсюду неслись веселые голоса. Справа молодой мужчина, коротко стриженный, почти лысый, крепкий, бодрый, громко, чтобы поведать окружающим о своем превосходстве, говорил попутчику:
— Я его в прошлом году видел, вот как тебя, да!.. Вот как тебя!.. Я в Москве был, на Краснухе! Да! И там!..
Голос его сминался другими возгласами, но от его слов зажигались новые эмоции и расходились волнами во все стороны… Толпа прибавила шагу, Сошникова стремились обогнать, и ему самому пришлось ускорить ход, чтобы не быть затолканным. Движение становилось плотнее, все лица были устремлены в одну сторону — еще, кажется, не совсем потерявшие отчетности, пока только любопытные, но уже красневшиеся, уже заразившиеся единодушием.
Вдруг по неведомым эмоциональным каналам прошел ток: МОЖЕМ НЕ УСПЕТЬ! Откуда взялся этот ток, может, так только почудилось кому-то, но толпа почти немедленно отозвалась, выдавая азартные и отчаянные восклицания, и медленно враскачку побежала. Сошникову пришлось рысцой присоединиться к общему бегу. Вокруг двигались целеустремленные раскрасневшиеся лица. Но почему-то азарт, охвативший их, граничил с чем-то похожим на панику. Веселая толкотня постепенно все больше спрессовывалась, ход замедлялся, пока вновь не перешел на слаженные шаги. Мерный коротко шаркающий топот тысяч ног. В поясницу Сошникову больно уперлись чьи-то кулаки, пришлось в свою очередь упираться в довольно хилую поясницу впереди, чтобы лицом не угодить в чужую прическу. Разговоры смолкли, стало слышно мерное многотысячное дыхание, словно идущее из-под земли. Вдох — выдох, с напряженной хрипотцой, вдох — выдох, и вдруг выплеск брани слева. Руки подломились, Сошников всем телом расплюснулся о тело движущегося впереди костлявого паренька, тылом подломленных ладоней чувствуя тонкие чужие ребра. Стало трудно дышать. Откуда-то из глубины возник далеким холодящим отзвуком призрак: Ходынка… Но почти тут же волна отхлынула, отпустило. Чуть впереди над толпой взметнулась огромная призывающая каменная рука, прочертилась черная голова Ильича, поверху густо посеребренная пометом. И опять стали браниться: женский голос слева пронзительно взвизгнул, а мужской справа, напротив, грозно заматерился. Вытянутой вперед рукой Ленин гипнотически начал останавливать толпу, движение почти прекратилось, толпа спрессовалась, несколько мгновений нельзя было пошевелиться. Но опять стало свободнее, и в то же время издалека над многотысячным скоплением народа прошел гул, выражающий все-таки восторг, люди вокруг Сошникова привставали на цыпочках, пытаясь заглянуть через головы, и тоже начинали выкрикивать неопределенные звуки, что-то похожее на «Ура!» или просто нечленораздельное «Оо! Хо-Хоо!». Девушка слева запрыгала, размахивая трехцветным флажком. Над всей площадью, над всем единством летело громогласное, гудящее: