Идиот
Шрифт:
– Вам нельзя больше пить, Ипполит, я вам не дам… И князь отодвинул от него бокал.
– И впрямь… - согласился он тотчас же, как бы задумываясь, - пожалуй, еще скажут… да черт ли мне в том, что они скажут! Не правда ли, не правда ли? Пускай их потом говорят, так ли, князь? И какое нам всем до того дело, что будет потом!.. Я, впрочем, спросонья. Какой я ужасный сон видел, теперь только припомнил… Я вам не желаю таких снов, князь, хоть я вас действительно, может быть, не люблю. Впрочем, если не любишь человека, зачем ему дурного желать, не правда ли? Что это я все спрашиваю; все-то я спрашиваю! Дайте мне вашу руку; я вам крепко пожму ее, вот так… Вы однако ж протянули мне руку? Стало быть,
И вдруг совершенно неожиданно он вытащил из своего верхнего бокового кармана большой, канцелярского размера пакет, запечатанный большою красною печатью. Он положил его на стол пред собой.
Эта неожиданность произвела эффект в неготовом к тому, или, лучше сказать в готовом, но не к тому, обществе. Евгений Павлович даже привскочил на своем стуле; Ганя быстро придвинулся к столу; Рогожин тоже, но с какою-то брюзгливою досадой, как бы понимая в чем дело. Случившийся вблизи Лебедев подошел с любопытными глазками и смотрел на пакет, стараясь угадать в чем дело.
– Что это у вас?
– спросил с беспокойством князь.
– С первым краюшком солнца я улягусь, князь, я сказал; честное слово: увидите!
– вскричал Ипполит: - но… но… неужели вы думаете, что я не в состоянии распечатать этот пакет?
– прибавил он, с каким-то вызовом обводя всех кругом глазами и как будто обращаясь ко всем безразлично. Князь заметил, что он весь дрожал.
– Мы никто этого и не думаем, - ответил князь за всех, - и почему вы думаете, что у кого-нибудь есть такая мысль, и что… что у вас за странная идея читать? Что у вас тут такое, Ипполит?
– Что тут такое? Что с ним опять приключилось?
– спрашивали кругом. Все подходили, иные еще закусывая; пакет с красною печатью всех притягивал, точно магнит.
– Это я сам вчера написал, сейчас после того, как дал вам слово, что приеду к вам жить, князь. Я писал это вчера весь день, потом ночь и кончил сегодня утром; ночью под утро я видел сон…
– Не лучше ли завтра?
– робко перебил князь.
– Завтра "времени больше не будет"!
– истерически усмехнулся Ипполит.
– Впрочем, не беспокойтесь, я прочту в сорок минут, ну - в час… И видите как все интересуются; все подошли; все на мою печать смотрят, и ведь не запечатай я статью в пакет, не было бы никакого эффекта! Ха-ха! Вот что она значит, таинственность! Распечатывать или нет, господа?
– крикнул он, смеясь своим странным смехом и сверкая глазами.
– Тайна! Тайна! А помните, князь, кто провозгласил, что "времени больше не будет"? Это провозглашает огромный и могучий ангел в Апокалипсисе.
– Лучше не читать!
– воскликнул вдруг Евгений Павлович, но с таким нежданным в нем видом беспокойства, что многим показалось это странным.
– Не читайте!
– крикнул и князь, положив на пакет руку.
– Какое чтение? теперь закуска, - заметил кто-то.
– Статья? В журнал что ли?
– осведомился другой.
– Может, скучно?
– прибавил третий.
– Да что тут такое?
– осведомлялись остальные. Но пугливый жест князя точно испугал и самого Ипполита.
– Так… не читать?
– прошептал он ему как-то опасливо, с кривившеюся улыбкой на посиневших губах: - не читать?
– пробормотал он, обводя взглядом всю публику, все глаза и лица, и как будто цепляясь опять за всех с прежнею, точно набрасывающеюся на всех экспансивностью: - вы…
– повернулся он опять к князю.
– Чего?
– спросил тот, все более и более изменяясь.
– Есть у кого-нибудь двугривенный, двадцать копеек?
– вскочил вдруг Ипполит со стула, точно его сдернули: - какая-нибудь монетка?
– Вот!
– подал тотчас же Лебедев; у него мелькнула мысль, что больной Ипполит помешался.
– Вера Лукьяновна!
– торопливо пригласил Ипполит: - возьмите, бросьте на стол: орел или решетка? Орел - так читать!
Вера испуганно посмотрела на монетку, на Ипполита, потом на отца и как-то неловко, закинув кверху голову, как бы в том убеждении, что уж ей самой не надо смотреть на монетку, бросила ее на стол. Выпал орел.
– Читать!
– прошептал Ипполит, как будто раздавленный решением судьбы; он не побледнел бы более, если б ему прочли смертный приговор.
– А впрочем, - вздрогнул он вдруг, помолчав с полминуты, - что это? Неужели я бросал сейчас жребий?
– с тою же напрашивающеюся откровенностью осмотрел он всех кругом.
– Но ведь это удивительная психологическая черта!
– вскричал он вдруг, обращаясь к князю, в искреннем изумлении: - это… это непостижимая черта, князь!
– подтвердил он, оживляясь и как бы приходя в себя: - это вы запишите, князь, запомните, вы ведь, кажется, собираете материалы насчет смертной казни… Мне говорили, ха-ха! О, боже, какая бестолковая нелепость!
– Он сел на диван, облокотился на стол обоими локтями и схватил себя за голову.
– Ведь это даже стыдно!.. А чорт ли мне в том, что стыдно, - поднял он почти тотчас же голову.
– Господа! Господа, я распечатываю пакет, - провозгласил он с какою-то внезапною решимостию, - я… я, впрочем, не принуждаю слушать!..
Дрожащими от волнения руками он распечатал пакет, вынул из него несколько листочков почтовой бумаги, мелко исписанных, положил их пред собой и стал расправлять их.
– Да что это? Да что тут такое? Что будут читать?
– мрачно бормотали некоторые; другие молчали. Но все уселись и смотрели с любопытством. Может быть, действительно ждали чего-то необыкновенного. Вера уцепилась за стул отца и от испуга чуть не плакала; почти в таком же испуге был и Коля. Уже усевшийся Лебедев вдруг приподнялся, схватился за свечки и приблизил их ближе к Ипполиту, чтобы светлее было читать.
– Господа, это… это вы увидите сейчас что такое, - прибавил для чего-то Ипполит и вдруг начал чтение: "Необходимое объяснение". Эпиграф: "Aprиs moi le dйluge"… Фу, чорт возьми!
– вскрикнул он, точно обжегшись: - неужели я мог серьезно поставить такой глупый эпиграф?.. Послушайте, господа!.. уверяю вас, что все это в конце-концов, может быть, ужаснейшие пустяки! Тут только некоторые мои мысли… Если вы думаете, что тут… что-нибудь таинственное или… запрещенное… одним словом…
– Читали бы без предисловий, - перебил Ганя.
– Завилял!
– прибавил кто-то.
– Разговору много, - ввернул молчавший все время Рогожин. Ипполит вдруг посмотрел на него, и когда глаза их встретились, Рогожин горько и желчно осклабился и медленно произнес странные слова:
– Не так этот предмет надо обделывать, парень, не так…
Что хотел сказать Рогожин, конечно, никто не понял, но слова его произвели довольно странное впечатление на всех; всякого тронула краюшком какая-то одна, общая мысль. На Ипполита же слова эти произвели впечатление ужасное: он так задрожал, что князь протянул было руку, чтобы поддержать его, и он наверно бы вскрикнул, если бы видимо не оборвался вдруг его голос. Целую минуту он не мог выговорить слова и, тяжело дыша, все смотрел на Рогожина. Наконец, задыхаясь и с чрезвычайным усилием, выговорил: