Идол

Спынь Ксения Михайловна

— Не уверен.

— Лёха, почему сразу «нет»? — угу, Зенкин вспомнил, что надо возмутиться, когда затронута честь прекрасной дамы.

Лунев подумал.

— Я не сказал «нет». Я сказал «не уверен».

20.

Ему снился очень странный сон. Такие сны видятся редко, но всегда оставляют хоть едва заметный рубец на личности. Создаётся ощущение, что не мозг сновидца генерирует их, а будто кто-то со стороны — мастер запросто проникать в чужие души и обладатель больной фантазии — вкладывает их в голову человека. Видимо, с желанием научить его чему-то; а может, просто посмеяться.

Луневу

снился мир, плоский, как тарелка, накрытый прозрачным покатым куполом. Что там происходило, под этим куполом, бог его знает, но только что-то очень-очень нехорошее. Языки огня — или это были не они? — лизали каменные разломы мира и медленно раскаляли твердь до состояния текущего металла. То, что не плавилось — надламывалось и падало, оставляя разрушения, что всё больше меняли лицо мира. Горячий воздух дрожал, и весь ландшафт колебался в нём.

Всё это было бы пустяками, если бы мир был необитаем. Но он не был. По нему металась толпа маленьких перепуганных людишек, которые в слепой панике пытались убежать то оттуда, то отсюда, хоть куда-нибудь, ютились в маленьких пещерках, перестававших существовать через полминуты, бросались врассыпную и снова сбивались в бестолковую кучку. Всем скопом они надеялись спастись, хотели, чтоб хоть кто-то спасся, и делали сплошные глупости. Нелепые. Бедолаги.

Иногда казалось, что им было бы легче, найди они, наконец, собственную смерть. Но они упорно промахивались и не находили. Кто-то — один, два — возможно: не успевали выбежать из обрушившихся пещер, случайно попадали под язык огня или, неудачно шарахнувшись, сваливались в пропасть; но это было не по-настоящему. Большая часть оставалась в живых, а значит, жили все: они ведь как один, неразличимое единое. Да и весь этот маленький ад хоть и неотвратимо, но слишком замедленно шёл к своему апокалипсису.

Спасения не было и быть не могло в принципе. Это только отчаяние заставляло их кричать что-то. Они кричали, забрасывали словами единственной просьбы его, нет, не Лунева, он сейчас не был Луневым. Кем он был и почему видел со стороны этот странный мирок, он, возможно, и смог бы понять, но задуматься по этому поводу просто забыл. Куда там, если перед глазами (неважно, чьими!) сотворяется мировая катастрофа. Притом при всём, несмотря на ужасность действа, оно представлялось вполне закономерным и саморазумеющимся. Как и его возможность наблюдать со стороны, как и то, что просили человечки именно его.

— Смилуйся! — кричали они. — Пусть это закончится!

Странные люди, очень нелогичные и непонятливые. Он развёл руками:

— А я-то что могу сделать?

Странное дело, он одновременно был и этими человечками тоже, одним человеком, составленным из множества маленьких, человеком, павшим ниц, сломленным, лишь без надежды просящим о снисхождении.

— Ничего? Неужели ничего? Неужели ничего больше нельзя поделать?

— По всей видимости, теперь нет, — заключил он. — А вас ведь предупреждали.

— Мы только… Мы только хотели…

Конечно, они поняли, как были безрассудны, но поняли слишком поздно. Так им и надо?

— Сказано было, что загадывать желания надо осторожнее, — произнёс он поучающим голосом. — Вы же знали, что они могут сбыться?

— Знали… Не подумали… — пролепетали они с горькими

вздохами.

Но тут ещё жила недоговорённость: надежда ещё оставалась, надежда на снисхождение и счастливый финал. Да, заслужили, да, всё по правилам, но, может быть, правило не сработает до конца, может, сейчас всё просто прекратится и станет как раньше, а уж они впредь будут задумываться и никогда не повторят ошибок?

Может быть? — спросил он.

Нет, — пришёл ответ. Нет, этот мир канет во тьму и разрушится полностью. Нет, не будет никаких «понарошку» и «не всерьёз». Произойдёт то, что должно произойти.

«Заслужили», — кивнул он, смотрящий на тарелку под куполом со стороны. «Заслужили…», — вздохнул он, сломленный и отрёкшийся от себя человек.

Сколько ещё будет длиться медленное расплавление ада, сказать было невозможно. Почти уже все горы раскололись под действием пламени и обломками усеяли пустую равнину. Человечки не метались больше: в их глазах не было надежды укрыться, только желание покоя и понимание, что оно невыполнимо.

Ему жаль стало этих человечков, хоть они и были не сильно умны.

— Вам и в самом деле хочется, чтоб всё закончилось? — спросил он любопытствующим тоном.

Они бессловно и жадно закивали. Он вздохнул:

— Ладно, я не садист.

К чему это было сказано? Он что-то может — он, сторонний наблюдатель, который вообще ни при чём? Зачем пообещал, сам не понимая, что обещает? Слова, слова, столько необдуманных слов, сколько можно разбрасываться словами, все и вся позволяют себе подобное! (Туда же тебя, к человечкам).

Чёрный непрозрачный колпак, откуда бы он ни появился в его руках — им ли накрыть умирающий мир, чтобы загасить его полностью, сразу и навсегда? Так ли останавливают агонию?

И — всё. На этом месте Лунев проснулся.

21-30

21.

Он жаждал поделиться с кем-нибудь. Впечатлениями (ими, в отличие от многого другого, делиться доставляло удовольствие, а иногда представлялось насущной потребностью).

Казалось, этот сон не просто так — слишком важен, чтобы оставлять его при себе; надо открыть кому-то ещё; возможно, многим; возможно, очень многим. Сон (или тот, кто вложил его в голову Лунева) требовал, настойчиво повторял, что показанная картинка — для общего сведения. Если некто действительно хотел предостеречь, то, конечно, предостеречь не одного человека, а массы. И задача выбранного индивида — до масс как раз и донести.

Поговорить. Надо поговорить.

Но с кем? Те люди, кого Лунев перебрал в голове в первую минуту, никак не подходили. Нет, среди них было много хороших приятелей, были те, чьи мыслительные способности Лунев ставил довольно высоко или те, кого он ценил по другим причинам. Но не было никого, кому можно доверить это.

Зенкин и Редисов только посмеялись бы над странным сновидением, такие уж они люди, не заморачиваются без крайней необходимости, в лучшем случае их хватило бы на обсуждение минут на пять, а Луневу пяти минут было до безобразия мало (собственно, как и часа… как и двух часов). Бобров вряд ли будет внимательно слушать: это ведь не его сон. Мамлев слишком реалистичен, он не привык придавать значение пустым фантазиям.