Идолы
Шрифт:
— Ну а теперь иди спасать мир, — говорит он и уходит.
И с этого самого момента все как будто теряет свои очертания, хотя то, что я вижу, сжигает мой разум, подобно дикому пламени.
Мы движемся в чреве горы почти в полной темноте.
Все вокруг кажется нереальным.
Вот только что люди кричали, бежали к туннелям…
А в следующую минуту они — от самых старых и до самых юных — вдруг падают на месте как подкошенные.
И затихают. И больше не двигаются. Лишившись жизни.
Пульсирующая боль Иконы нарастает
Я не могу им помочь.
Я не могу остановиться, я бегу.
Все происходит невероятно медленно. Все происходит невероятно быстро.
Я как будто на самом деле не здесь. Я как будто единственная, кто здесь есть.
Я не знаю, куда смотреть. Я слишком испугана, чтобы вообще куда-нибудь смотреть.
И потому, когда земля начинает трескаться вокруг меня, я не вижу причины.
Я не вижу взрыва, раздирающего потолок прямо надо мной, не вижу корней Иконы, прорывающихся внутрь, разрастающихся.
Я не вижу гигантских камней, и кусков штукатурки, и канализационных труб, и остатков внутренних стен, которые разлетаются в разные стороны, как новогодние ракеты, и дождем сыплются на меня, словно прямо с неба.
Но я все это ощущаю.
Кусок потолочной балки ударяет меня по голове, и я падаю туда, куда собиралась бежать.
И теперь я не бегу.
Я складываюсь в кучку, словно тряпичная кукла.
Не как человек.
Кажется, что ничего такого просто не может происходить с реальными людьми. С моими друзьями. С Епископом. Со мной.
Потеряв сознание, я слышу голос из моего сна. Это говорящая птица.
Она меня ждет, даже сейчас.
Смотрит с любопытством. Испытующе. Прицельно.
Ты переживешь и это тоже?
Переживу ли я?
Ты не сражаешься. Ты бережешь силы. Ты прячешься. Это мудро.
Я знаю.
Я знаю, потому что именно это я и делаю. Делаю потому, что знаю.
И я знаю, потому что я здесь ради тебя, и мне предстоит долгий, долгий путь.
Я открываю глаза и вижу наступление смерти. Я вижу конец жизни везде, куда ни посмотрю.
Туннели рушатся. Белтеры падают вокруг меня. Как камни, что летят из самой горы.
Мы все здесь умрем, думаю я. Это конец нашей истории. Вот, значит, как он наступил.
Это даже не Тот День. Это просто какой-то обычный день. Сегодняшний день.
Густой серый дым клубится и расползается вокруг меня. В ушах звенит, я, кажется, не в силах держать глаза открытыми. Все как в тумане, но я все равно вижу… вижу их.
Вижу Лукаса, с трудом поднимающегося на колени, прижимающего ладонь к сочащемуся соком красному цветку, что расцвел сбоку
Вижу мужчину, из груди которого торчит кусок черного обсидиана.
Узнаю серебряные значки на его воротнике, как у Епископа.
Это птицы, которые, как я теперь знаю, на самом деле не вернутся.
Не для него.
Его уже нет.
Я думаю о Епископе, который отправился вглубь горы вместо нас, который бежит навстречу собственной смерти лишь для того, чтобы отвлечь эту черную ползучую смерть от нас.
Гадаю, настигла ли она уже его?
Гора рушится, ее сердце гибнет точно так же, как сердце Епископа.
Никто не выбирается отсюда наружу, кроме нас.
Ни люди, ни птицы — ничего.
Чертовы птицы!
Свинья и падре, а теперь еще и Епископ, думаю я, все теперь такие же безмолвные, как города.
И мои родители, и родители Ро, и все родители в Безмолвных Городах.
Мне хочется плакать, но я знаю, что сейчас не время.
Чувствую себя так, словно это я должна была умереть. Как будто то, что я видела, что я знаю, — это яд. Он вливается в меня, распространяясь по каждой клеточке моего тела, по каждому волоску, пропитывая каждый вздох, и я ничего не могу сделать, чтобы изгнать его.
Не видеть того, что я видела.
Не знать того, что я знаю.
Мои пальцы сжимаются на серебряной птице прежде, чем я успеваю это осознать. И я отрываю птицу от воротника мертвого солдата.
Помни надежду, потому что теперь она ушла.
Люди превращаются в пыль, и тени, и ничто везде вокруг меня. Я ползу между телами, пока не нахожу какой-то пустой грузовик. И заползаю в пространство между машиной и землей.
Чумаши. Ранчеро. Испанцы. Калифорнийцы. Американцы. Грассы. Лорды. Хоул. Чумаши. Ранчеро. Испанцы. Калифорнийцы. Американцы. Грассы. Лорды. Хоул. Чумаши. Ранчеро. Испанцы. Калифорнийцы. Американцы. Грассы. Лорды. Хоул.
Это не помогает. Больше не помогает.
Я сворачиваюсь в дрожащий клубок. Зажимаю уши ладонями, закрываю глаза и так лежу, пока вибрация, и шум, и Икона не останавливаются.
Жду.
Жду, пока не утихнет боль. Пока не рассеется дым.
Пока не умолкнут голоса в моей голове.
— Дол, слушай меня! Вставай! Бежим!
Это Ро, он тянет меня, заставляя делать то, что говорит. Что делает.
Жить.
Я сжимаю в кулаке серебряную птицу и спешу за ним, пока мои пальцы не начинают кровоточить, ноги не останавливаются. Идиллии больше не существует.