Идолы

Штоль Маргарет

Только они не сумели — Фортис, падре, мои родные…

— Зачем? — Епископ постукивает пальцами по столу.

— Что — зачем? — Я растеряна.

— Если у тебя нет надежды, зачем хлопотать? Какой в этом смысл? Зачем вообще пытаться выжить? — Епископ продолжает барабанить пальцами. И не желает смотреть на меня.

— Я должна.

Должна ли я?

— Почему?

— Потому что…

Я не знаю.

— Почему потому что?

— Потому что он этого

хотел. — Я произношу это с запинкой и оттого, что это правда, внезапно застываю.

Вот оно. Вот в чем дело.

Так оно и всегда было.

Я удивлена, но стоит ли удивляться? Разговоры в тот день моего рождения. Та книга. Уроки…

Падре учил меня сражаться.

Епископ улыбается:

— Вот теперь ты говоришь дело. Может, это и есть борьба?

Мне жжет глаза. Мне наплевать, если выступят слезы. Я столько раз плакала перед этими теплыми карими глазами, пусть они и принадлежали кому-то другому.

— Я всего лишь девчонка из страны грассов. Я не солдат. Я не лидер. Я ничего не могу.

Мне становится легче просто потому, что я это произнесла, что-то вроде исповеди за кухонным столом. Епископ смотрит на меня так, будто я совсем еще ребенок. У него добрая улыбка, улыбка человека, который позволяет свинье ночью забираться в его постель, и воспоминание об этом так сильно, что у меня невольно перехватывает дыхание.

Как редки теперь такие улыбки…

Как много времени прошло с тех пор, как я видела такую улыбку.

— Разумеется, ты можешь, Долли. Ты сражаешься с того самого момента, как родилась на свет. Для тебя каждый день — борьба. И ты гораздо больше, чем просто солдат. То, как ты живешь, то, как ты чувствуешь… Ты живее многих из нас. Ты более человечна. Я бы отдал десяток лучших своих белтеров за одну Долорию де ла Круз. — Он протягивает руку через стол, чтобы сжать мою ладонь.

Я не хочу, чтобы наваждение исчезало. Для меня этот человек и есть падре. И пока я слушаю его, лицо Епископа тает, а через деревянный стол на меня смотрит лицо падре. Я чувствую себя так, словно опять сижу на деревянной скамье у длинного деревянного стола вместе с моим падре. И эта деревянная скамья и есть мой дом.

Вот так я и должна двигаться дальше, говорю я себе. С этим человеком. С Епископом, который вовсе не епископ, с падре, который совсем не падре, и с Фортисом, который не Фортис, но который делает всех их живыми для меня.

Он наполняет меня надеждой. Надеждой и легкостью.

Наверное, можно было бы сказать, что он моя серебряная птица, единственная, какая у меня есть, и единственная, какую я вообще видела.

Если не считать моих снов.

Я наклоняюсь на стуле вперед:

— Епископ, мне нужна твоя помощь.

— Все, что угодно.

— Дело не только во мне. — Я смотрю на него. — Это касается всех нас.

— Детей Икон?

— Всех пятерых, — киваю я.

— Пятерых?

И снова я начинаю свое

повествование. Рассказываю Епископу историю моих снов. Говоря все это, я достаю из нагрудной сумки нефритовые фигурки. Но сначала моя рука натыкается на обломок Иконы, и на мгновение я замираю, ощущая его успокоительное и в то же время тревожащее тепло. И в тысячный раз я представляю, как выбрасываю его, но все равно этого не делаю. Не могу. Обломок каким-то образом словно стал частью меня самой, как метка на моем запястье. Я оставляю его в сумке.

Нефритовые фигурки — вот о чем я хочу рассказать.

И ни о чем больше. Пока — нет.

Когда я заканчиваю рассказ, Епископ берет со стола одну фигурку за другой и начинает составлять в аккуратную линию, вовсе не осознавая этого.

Не отводя глаз, он открывает ящик стола.

И я вижу в его руке резной кусочек слегка побитого зеленого камня. Еще одна фигурка. Часть того же самого комплекта, вырезанная той же самой рукой. Епископ ставит ее рядом с моими.

— Это не может быть совпадением. — Он смотрит на меня. — Куда больше похоже на некий знак.

Изумрудный Будда.

— Я в это не верю.

Шахматная фигурка из моего сна, та, которую мне дала маленькая нефритовая девочка.

— А ты поверь, — говорит Епископ. — Эта фигурка принадлежала моему брату.

— Откуда он ее взял? И зачем, почему? — с любопытством спрашиваю я.

— Думаю, в Хоуле. Он любил собирать всякую всячину, мой брат. Он ведь и тебя нашел, разве не так? — (Я молча киваю.) — Но я никогда не понимал, зачем он прислал мне эту вещицу. По крайней мере, до этого момента. Подозреваю, — с улыбкой продолжает Епископ, — он сделал это для тебя. Может быть, тоже видел сон вроде твоего. Возьми ее. — Он подталкивает фигурку ко мне. — Восточная Азия… — медленно произносит Епископ. — Наверное, именно она тебе снилась. По крайней мере, судя по тому, что ты описала.

— Так это место существует?

— Поля, покрытые водой? Рис сажают в воду. На тех полях, о которых ты рассказала. Думаю, тебе снился рис-сырец и прочее.

— Продолжай, — прошу я, изо всех сил стараясь не позволить себе верить ему, не пробуждать в себе надежду.

— Деревья без вершин — это джунгли, так они выглядят снизу. Золотой храм на холме — ну, едва ли это Америка. Скорее всего, Азия. Может быть, Восточная. Или Южная.

— А море зелени? Все зеленое?

— Чем больше зелени, тем южнее. Я же говорю, предполагаю, что это Восточная Азия, может быть, Колонии ЮВА. Если судить по рекламным брошюрам. Там тоже стройки Лордов…

Это же по другую сторону моря. Дальше, чем я могла себе вообразить.

Епископ берет нефритовую фигурку обезьяны, так и эдак поворачивает ее. Потом хмурится:

— Послушай, Долория, Фортис когда-нибудь говорил тебе, что раньше работал в Колониях ЮВА?

— Он там работал?

Епископ кивает:

— Похоже, ты очень многого не знаешь об этом мерке. — Он хмурится. — Не знала. Как я уже говорил, сочувствую твоей утрате. Всем твоим утратам.

Я тяжело сглатываю.