Иду на грозу. Зубр
Шрифт:
Крылов постоял перед ее столом.
— Ксюша, это невозможно, — сказал он и вернулся в кабинет Голицына.
— Я не могу, — сказал он с порога. — Это ж бездоказательно.
Голицын удивленно вскинулся.
— Вы еще здесь? — Он отшвырнул журнал. — Как вы сказали?
— Бездоказательно, — повторил Крылов. — Простите меня, Аркадий Борисович, но я не вижу, в чем Тулин ошибается…
— Заключение и не требует подробного разбора. Вы, дорогой мой, читали статьи Тулина?
— Читал.
— Как, по-вашему,
— У него есть вещи спорные, но…
— Послушайте. — Голицын нахмурился. — Вы никак собрались меня поучать? Вы, что же, хотите, чтобы я благословил Тулина на его авантюру? Не ожидал от вас.
— Это не авантюра. Пусть местами его выводы не вполне корректны, но тем более он имеет право удостовериться…
— Не имеет! — закричал Голицын. — Настоящий ученый не имеет права на такую торопливость. Накопит материал, тогда посмотрим. Пока у него одна самоуверенность.
— Сколько можно копить факты, когда-нибудь надо…
— Сто лет, тысячу лет, сколько потребуется!.. Зеленые яблоки рвать ума не надо. — Он успокоился. — Вы же знаете, Сергей Ильич, я не против любого метода активных воздействий. И его метод тоже во своевремении. Рано еще, миленький вы мой. Слишком мало мы знаем. В данном случае нужна обстоятельная подготовка, чтобы не скомпрометировать… — Собственная терпеливость настраивала его на отеческий лад. Ведь все это когда-то было и с ним самим. Упрямо сведенные брови, опущенная голова, старый, осторожничающий профессор — как смешно повторяется жизнь!
— Я тоже начинал с этого, — сказал он. — И мы требовали действий, мы твердо были уверены, что именно нам удастся покорить небеса. Мы надеялись стать громовержцами. — Он прикрыл глаза, вглядываясь в прошлое. — Строптивая юность… милая, строптивая, мечтательная юность. Им все кажется просто, легко, они парят над землей, не желая задумываться над мелочами. Но это пройдет, они поймут.
«Посыпалось! Сейчас заведет про Гриднева», — подумал Крылов.
— Тем более, — начал он, — вы можете меня…
— Старики, вроде Гриднева или Оболенского, казались нам… Любопытно, кем я кажусь вам сейчас? Окурок? Старая песочница?
— Почему ж окурок? — Крылов покраснел, и Голицын вдруг проницательно усмехнулся.
— Понимаю и ни в чем не виню. И даже Тулина готов понять. А знаете: понять — значит наполовину оправдать. Терпеть не могу ученых, которые никогда не ошибаются. Завиральные идеи полезны, но… — он наставительно поднял палец, — до той поры, пока они не мешают главному направлению.
Дверь приоткрылась, показалась голова Агатова. Голицын кивнул, и Агатов осторожно протиснулся, скользнул вдоль стены, прислонился к шкафу, стараясь не мешать Голицыну, который, заложив руки за спину, ходил, как на кафедре во время лекции.
— В одна тысяча сотом году Альхазен открыл рефракцию, вычислил высоту атмосферы.
Крылов протянул заключение Агатову.
— Вы читали?
— А что ж Альхазен, — громко спросил Агатов, — так и пропали его труды?
— Вот именно, — сказал Голицын. — Их обнаружили совсем недавно.
Крылов посмотрел на Агатова, потом на Голицына.
— Аркадий Борисович, неужели вы сами составляли это заключение? — внезапно спросил он.
Голицын остановился обеспокоенный.
— А что?
— Не похоже. Тут не ваши выражения: «авантюризм» или вот «псевдонаучная аргументация».
— А-а, как бы ни браниться, лишь бы добиться, — несколько смущенно запетушился Голицын.
— В научной полемике ни к чему дипломатничать, — сказал Агатов.
Голицын обернулся к нему.
— Но, Яков Иванович, мы тут посылаем это в несколько иные сферы.
Агатов твердо сказал:
— Как раз военным нужны четкие определения.
— Возможно, возможно. Нам тут соперничать с Яковом Ивановичем не резон, да и я не вижу нужды, была бы суть… Так на чем я остановился? Ах, да, вот представьте, лет через сто отыщут идею Тулина и какой-нибудь историк напишет про смелый, непонятный современникам проект. Жил-де некий Голицын, называл Тулина фантазером, не понял, не оценил. Заклеймит этот историк всех нас. Пригвоздит к столбу, — проговорил он с восторгом. — Видите, насколько я беспристрастен.
— Да, вы беспристрастны, — медленно сказал Крылов, — но к кому вы беспристрастны?
— Однако!
Голицын умел отвечать на дерзости уничижительным достоинством. В такие минуты он становился недосягаемым, под стать портретам Франклина и Ломоносова, старинному кабинету черного резного дуба, где все стояло незыблемо с тех пор, как Голицын пришел сюда.
— К вашему сведению, Сергей Ильич, у меня с Тулиным никаких личных взаимоотношений нет. И он мне не конкурент. — Крылья его носа высокомерно дернулись. — Надеюсь, это ясно? Делить мне с ним нечего. Мне пора, как говорится, о боге думать.
— Скорее вы, Сергей Ильич, не беспристрастны, — сказал Агатов, отделяясь от шкафа.
— Я?
— Вы ж друзья с Тулиным. Он ведь вас просил похлопотать.
— Что за чепуха? — изумился Крылов.
Агатов укоризненно покачал головой.
— Ну зачем же вы так, Сергей Ильич? Тулин специально за этим приезжал к вам сегодня.
— Как? — поразился Голицын. — Тулин сегодня был здесь? — И, не слушая Крылова, покрасневшего, желающего что-то объяснить, сказал: — Так, так, за моей спиной… После этого вы еще требуете беспристрастности. А я-то, старый дурак, считал вас…