Иду на грозу
Шрифт:
— Так, так. — Агатов перегнулся через стол. — На меня не удастся спихнуть. — Он говорил тихо, быстро, глаза у него побелели. — Ричард-то спросил меня, правда ли, что вы согласились его услать.
— Ну и что вы ему сказали? — Тулин старался говорить тем же тоном.
— Правду-матушку, все как было…
Тулин отрезал кусочек отбивной, помазал горчицей.
— …а остальное он сам понял. Визуально. — Агатов засмеялся, но лицо его оставалось напряженным, он просто произнес: ха-ха-ха.
Тулин положил обратно на тарелку нацепленный на вилку кусок. Он знал, что лучше
— Что ж он понял?
— Помните, как вы приехали к нам в институт? Капаете, капаете… Умеете вы подшибить человека. Счастье, что я не такой впечатлительный, как Ричард…
Тулин стиснул край столешницы.
— Чепуха!
— Южин интересуется, как да что произошло. А я так думаю, ничего другого, именно тут-то и зарыта собака. Ричард все понял. Все! В молодости знаете как болезненно воспринимают!.
— Так, так, значит, это вы Ричарду наговорили?
Агатов засмеялся, и Тулин понял, что Агатов был готов к этому вопросу.
— А ваш друг Крылов, ведь и он разговаривал с Ричардом…
— Крылова вы мне не трогайте, — сказал Тулин. — Тут у вас не выйдет.
Он положил на стол трехрублевку и пошел к выходу.
У Крылова была одна цель — спасти тему. На поддержку Тулина он уже не надеялся. Тулин сидел, опустив плечи, тяжелый, с перегорелыми глазами.
— Советская наука бесстрашно исследует космос, — говорил Крылов, — забираемся в атмосферу, запускаем ракеты на Луну. И только какой-то двадцатикилометровый слой над землей сделан заповедником трусости.
Он вскарабкивался на патетические вершины, угрожал судом поколений, успехами Запада, приводил цитаты, неуклюже заигрывал, взывал к совести. Если б он умел хитрить, льстить, заниматься демагогией! С надеждой и жаром он рассказывал о том, чего уже добилась группа: близился решающий этап исследований, разумеется, есть еще много спорного…
— Но я ручаюсь вам, что мы на верном пути.
Лагунов усмехнулся, выразительно подмигнул Голицыну, и Крылов тоже посмотрел на Голицына. Чесучовый пиджак свободно болтался на костлявых плечах старика. Голицын высох, стал серебристо-легким, чуть прозрачным. Скоро год, как они расстались. Здесь никто понятия не имел об их отношениях.
Голицын молчал. Тогда Лагунов, а за ним Возницын принялись убеждать Крылова в необходимости закрыть тему. Возницын намекнул, чтобы он соглашался, и все обойдется, все будет хорошо.
Всех бы устроило подобное решение. Ну выяснилось, что метод несостоятелен, в науке это дело естественное, с кем не бывает. Да, всем было бы хорошо, всем, кроме работы. Если ты от нее откажешься, ей уже не подняться. И Тулину тогда придется туго.
— Вы что же, предлагаете продолжать работы? — спросил Чиркаев. — И летать? Несмотря ни на что?
От его горестного изумления у Крылова что-то дрогнуло, но он упрямо повторял:
— Да, да, да.
— Как же вы можете? Погиб человек, и вы хотите, чтобы мы на это сквозь пальцы: ничего, ребята, не расстраивайтесь, не обращайте внимания. Подумаешь, одна жертва! — Чиркаев наливался краской, Крылов видел
И вдруг он увидел себя глазами Чиркаева: бесчеловечное, тупое упорство, ничем не обоснованное, идущее против фактов. А что, если… Почему это он, Крылов, один прав, а остальные неправы?..
Он подтолкнул Тулина: что ты молчишь, помогай, ведь это твоя работа.
— Не ерепенься, — ответил Тулин. — Нет смысла.
И потом, когда говорил Голицын, он шепнул Крылову: «Я знаю, что делаю, ты только портишь себе…»
Если сам Тулин молчит, с какой стати они должны верить ему, Крылову, кто он для Чиркаева или Южина? Перед ним снова возникло лицо Ричарда: «Взрослые так много понимают, что они могут ни во что не верить».
— Я вам сочувствую, — сказал Южин, — трудно признаться в ошибках, но что поделаешь, за все надо платить.
— Чем? — спросил Крылов. — Платить надо. Весь вопрос, чем платить.
Южин нахмурился.
— А если снова катастрофа? Снова жертвы? Вы разве можете поручиться и доказать нам, что это невозможно?
— Нет, то есть, конечно, риск есть… Но это обычный риск. На любых производствах бывают травмы. — Он обвел глазами членов комиссии, повсюду натыкаясь на взгляды осуждающие, неприязненные, и только Голицын смотрел задумчиво и грустно. Крылов шагнул к нему, разом припомнив то хорошее, что связывало его с этим человеком, а через него с Даном, и дальше — с Аникеевым, и дальше — с той ни о чем не подозревающей юностью, когда все так хорошо начиналось.
— Но как же иначе? Мы рискуем. Но мы готовы… Вы говорите — Гагарин. А разве Гагарин не рисковал?
Голицын медленно поднялся, опираясь на стол, шаркая подошвами, вышел на середину комнаты.
— Сергей Ильич, не сомневаюсь: вы готовы, так сказать, принести себя в жертву.
Он взглянул на стенографистку, она отложила карандаш.
— И вы, разумеется, видите в этом геройство! А мне надоели подобные жертвы. Слишком много их было, неоправданных и жестоких. С меня хватит. Вы упрекаете нас, но в данном случае вы олицетворяете старое. Да, раньше вас заставили бы продолжать работы, не считаясь ни с какими жертвами. Десять человек погибло, сто, никого это не интересовало…
— Да, да, у вас, Крылов, культовские позиции, — оживленно подтвердил Лагунов.
Выждав, Голицын продолжал:
— Мне было бы легко, не поступаясь совестью, присоединиться к тем, кто требует наказания. Но в таких делах я не помощник. Я знаю, что у вас не было ни умысла, ни халатности, вы переживаете больше нас. Да и потом, ежели хотите знать, мы все по-разному отвечаем за гибель Ричарда. Убитый один, а убивают всегда многие. Но вот мы принесли в жертву Ричарда, и что же мы получили? Необходимость новых жертв? Как будто новый риск и новые могилы могут реабилитировать идею. Вы, Олег Николаевич, добивались проверки указателя в условиях грозы. Ну что ж, вы проверили. Ваша идея существовала как привлекательная возможность будущего, но вы сами ненужной поспешностью надолго скомпрометировали ее.