Иду на свет

Акулова Мария

— Лифт… — Данила оглядывается, обводит взглядом железную коробку, складывает губы в слове. Получает в ответ от Петра кивок.

Рациональней было бы скинуть, а потом набрать через минуту, но Пётр переводит на громкую.

— Слушаю вас, Санта Петровна…

Он обращается к дочери так, что Данила зависает. Вроде бы снова смотрит в свой телефон, но внимание, на самом деле, направлено не на него.

«Санта

Петровна» не отвечает сразу. И не смеется, что было бы логичным, наверное…

Держит паузу, вздыхает…

— Папа… — Говорит не менее серьезно, чем отец, по-деловому даже… А Данила вспомнить пытается… Ей сколько лет сейчас? Пятнадцать? Шестнадцать? Не может. Только глаза вспоминаются. Зеленющие. Говорящие. — Я хочу извиниться…

Слушать дальше — совсем некрасиво, но любопытство, блин…

Чуть подождав, Санта продолжает:

— Я. Была. Неправа.

Каждое слово будто несет отдельный смысл. А может она делает паузы для убедительности. Даже Даниле и даже через не лучшую связь понятно, что малышке признавать неправоту сложно… Всем сложно… Но она молодец. Не всем взрослым дано…

— Я тоже был неправ, малыш… И ты меня прости…

И стоит ей сказать правильные слова, как в Петре меняется всё. Тон, взгляд… Видно, что тает.

Он несколько секунд смотрит с нежностью перед собой — на металлические двери. Потом переводит глаза на вновь оглянувшегося Данилу. Он чуть подзвдернул бровь… Мол, как вы быстро сдались… За что получил ухмылку и подмигивание…

Получив обоюдное прощение, настроение Санты тоже тут же сменилось. Она расслабилась, защебетала…

Отцу пришлось тормозить, на брошенном напоследок «Данила Чернов передает тебе привет», и вовсе будто онемела ненадолго, попрощалась скомкано, куда-то понеслась в свою звонкую, легкую, неповторимо юношескую жизнь.

В лифте тут же снова стало тихо, но от стен будто до сих пор отбиваются лучики-колокольчики…

— Дочки — это счастье, Дань…

Пётр говорит, смотря на погасшую трубку, Данила зависает ненадолго… Он никогда об этом не думал. Любой ребенок — это счастье, наверное.

— Любит, и ничего ей доказывать не надо. Просто тоже люби…

Глаза Петра продолжали улыбаться, но в них будто параллельно с этим чувством расцветает ещё и грусть. Почему — догадаться не сложно. Кроме дочки у него есть сыновья…

— Чем провинилась? — Даниле не очень-то интересно,

если говорить честно. Но Петру явно хочется немножечко за жизнь… А он ведь много мудрости из подобных для себя почерпывал всегда. Главное, важное уловить. Главное, никогда не забыть…

— Поспорили просто… Хвостом вильнула, не выслушала… Вспыльчивая она у нас… Волнуюсь за неё иногда. Гордой быть хорошо, но горделивой — плохо…

— Но позвонила же…

Данила кивает на телефон, Пётр с задержкой кивает.

— Позвонила…

Снова смотрит перед собой… Снова долго. И снова понятно, о чем думает. Она — да. А «не она», наверное, никогда не звонит, какой-то бы дичи ни наворотили.

— Когда созреешь, Дань, ты на одном ребенке не останавливайся, — Пётр снова ожил неожиданно, после второго толчка лифта — они на этаже Лексы. Сильнее плечи распрямил, шагнул вперед. На плечо Данилы снова приземлилась рука. Ткань пиджака смяли пальцы… — Долго бодаться могут. Но они как вырастут — будут друг для друга опорой. Это важно. Во всяком случае, я очень на это надеюсь… Может хоть у тебя быстрей получится…

Последние слова были пропитаны безнадегой больше, чем надеждой.

Стоило створкам разъехаться, Пётр сделал шаг в свою Лексу первым.

* * *

Стоило створкам разъехаться, свой первый после долгих лет шаг в Лексу сделал Данила.

Здесь кое-что поменялось, опытный взгляд отметил. Пусть сейчас ему и откровенно похуй, но что-то осталось без изменений и разорвало в клочья и так убитое сердце.

Как можно ненавидеть то, что так сильно любил?

Как можно мечтать уничтожить то, на благо чего работал, отдавая всего себя?

Как у Петра получились такие разные дети?

Почему злу так долго позволяли считать себя правым добром?

Почему позволял он?

Офис-менеджер увидела его ещё у лифтов, с улыбкой встречала приближение…

— К Игнату Петровичу. Если занят — пусть освободится.

Его заявление девушку взволновала. Глаза забегали по разложенным на столе бумажкам. Ей нужно несколько секунд, чтобы собраться и поступить как-то правильно… Ещё одна наивная «Санта», работающая на насильников и уродов.

— Игнат Петрович сейчас на совещании… К сожалению…

Которая смотрит на Данилу извинительно, пожимает плечиками…

Он же кивает просто. Отталкивается от стойки. Поворачивается…

Он в курсе, где здесь переговорка. И оскандалиться он не боится.

Идет по знакомым коридорам, не тратя тебя на ностальгическое сожаление. Суки здесь всё провоняли собой. Место больше не волшебно. Это давно не царство истины. Здесь не торжествует справедливость. Здесь не чтят закон. Лекса умерла вместе с Петром.