Иду на «ты»
Шрифт:
Абордаж был уже не нужен. «Летучий голландец» разваливался на глазах. В его развороченный торпедой борт хлестала соленая океанская вода.
Один за другим в вечернем сумраке гасли голубые светлячки на мачтах, а сами мачты раскачивались все сильнее и сильнее, пока весь такелаж со скрипом и треском не полетел в воду. Рухнул капитанский мостик, крякнул и отвалился бушприт. В конце концов, дрогнув, переломился надвое и весь корпус. Истошный вопль разнесся над океанской гладью, и грешные души вечных морских скитальцев унеслись по назначению. История «Летучего голландца» закончилась [14] .
14
Данный
Бледный Отто, Лева, группа немецких офицеров и даже Кузнецов замерли в ожидании неминуемого и ужасного возмездия. Картина напоминала плохую копию неизвестного полотна Саврасова «Ткачи прилетели», на которой кучка испуганных мещан провинциального городка с изумлением разглядывает десяток рассевшихся на березах ткачей в рабочей одежде.
Возмездие, однако, не наступало;через полчаса всем стало ясно, что оно и вовсе откладывается на неопределенный срок.
– Домой! – хрипло выдохнул Батырбек и, что-то вспомнив, обратился к капитану подлодки:– Люк закрой плотнее.
У пристани субмарину восторженным гулом приветствовала толпа встречающих. На новеньких транспарантах аршинными буквами аккуратным почерком Хохела были выведены актуальные лозунги дня: «Знай наших!», «Мы верили!» и «Я все помню!»
Встав навытяжку, стройная шеренга экипажа буквально пожирала своего недавнего начальника восторженными глазами, когда пошатывающийся от приступов тошноты бек по скрипящему трапу первым спускался на долгожданную землю. В глазах Батыра стояли слезы умиления. Пнув напоследок ненавистный трап голой пяткой, он повалился на колени и,зачерпнув горсть песка пополам с ракушками и водорослями, мечтательно прошептал: «Степью пахнет».
Над пирсом и лодкой разнеслось раскатистое разноголосое «Ура!». Скуратов облегченно вздохнул и, начертав размашистой славянской руницей короткое «в архив» на обложке дела о «Летучем голландце», сунул папку под мышку. Поискав глазами, Скуратов нашел в толпе Задова и обрадованно двинулся к нему. Сияющий Малюта положил на левое плечо одессита тяжелую руку и громко объявил его арестованным…
Глава 4
ОШИБКА РЕЗИДЕНТА
– А я говорю, ерунда все это.
– А ты помнишь, как Лева хотел блюдце разобрать и посмотреть, кто там внутри говорит и показывает?
– А я говорю, чепуха.
– Да Лева сам виноват. Зачем он Митьку по блюдцу сволочью назвал?
Илья, Добрыня и Алеша сидели на скамейке за врытым столом у шлагбаума своей именной заставы. Застава – маленький домик, крытый черепицей, с чудным палисадником, невысоким заборчиком и собачьей будкой – стояла на самом узком перешейке песчаной косы, соединяющей в основном равнинный, покрытый лесом остров Лукоморье и холмистый островок Аркаим-Лукоморский, на котором и был расположен лагерь отряда.
Сделаем небольшое отступление и посвятим читателя в тонкости лукоморо-аркаимских политических отношений.
Статус островного Лукоморья был довольно запутанным.
Столицу острова с незапамятных времен по традиции тоже называли Лукоморьем. Усилиями местного мэра за последние годы Лукоморье-столичное стало относительно чистым и вполне благоустроенным городком. Городок был провинциальным: с мощенными булыжником мостовыми на трех центральных улицах, городской площадью с двухэтажными административными зданиями, фонтаном, двумя памятниками в центре и домиками попроще и поплоше на окраинах.
Лет девятьсот с хвостиком назад, ввиду поголовного истребления нелюди в доброй сотне смежных реальностей, у тогдашнего руководства отряда неожиданно возникли серьезные проблемы. Расплодившиеся как тараканы церковники и атеисты общими усилиями едва не свели на нет некогда весьма крупную популяцию классической нечисти. Свое светлое дело сделали и богатыри, едва ли не каждый из которых почитал за честь изрубить в капусту Змея Горыныча, выдернуть костяную ногу из задницы местной Бабы-яги или, на худой конец, пришибить ножнами меча нерасторопного бедолагу-домового.
В результате неожиданно выяснилось, что естественные запасы солнечной праны и лунной маны, накопленные за миллионы лет и составляющие энергетический потенциал Аркаима-Уральского, исчерпаемы. Более того, оказалось, что нечисть с ее допотопной магией сама по себе генерирует искомое энергетическое поле, не нуждаясь ни в амулетах, ни в солнечно-лунном свете.
Руководство запсиховало. Истребление ходячих генераторов оказалось делом самоубийственным, хотя долгое время было целью аркаимской жизни. И тут, как всегда очень кстати, поменялись некоторые приоритеты внешней политики. Выяснилось, что конкуренты по коррекции реальностей свою доморощенную нечисть давно уже пестуют и прикармливают. В том числе – в ущерб и за счет национальных интересов Империи.
Руководство задумалось, а потом за три дня сотворило резервацию.
Это были еще те дни. Домовых, поляниц, леших, русалок, берегинь, анчуток, водяных, асилков, банников, виев, злыдней, китоврасов и ночниц вывозили в лукоморскую реальность вагонами и обозами. Их хватали по лесам и болотам, полям и оврагам, норам и дуплам, морям и озерам. Нечисть брали из-под земли, сшибали на лету, хватали с поличным или умыкали по малейшему подозрению. Одну несчастную староверческую деревню из сибирской тайги какой-то вполне мирной реальности замели по навету местного священника, возмущенного нежеланием деревенской общины обратиться в нововерие.
«Лес рубят – щепки летят»,– поглядывая в трюмо и закручивая на раскаленном кинжале свой поседевший в эти дни чуб, меланхолично заметил по этому поводу тогдашний начальник отряда Святослав Игоревич, когда ему позвонили из Главка с очередным выговором за очередную оплошность и перегибы на местах.
Самым интересным в этой истории было то, что староверы, прибыв в Лукоморье и вникнув в обстановку, возвращаться отказались наотрез.
«Господу нашему оно завсегда виднее»,– резонно заметил деревенский староста. Деревня поплевала на ладони, засучила рукава, взялась за топоры и отстроила себе на окраинах Лукоморья премилую деревеньку – в дальнейшем один из трех оплотов лукоморских представителей человечества. А оставшегося в опустевшем сибирском селе священника первой же зимой задрал шатун.