Иду на вы!
Шрифт:
Отрок с удовольствием ухватился обеими руками за толстую пеньковую веревку и потянул вместе со всеми тяжелую сеть, медленно и неохотно выползающую на песчаный берег. Уже показалась мотня, а в ней вода бурлит от множества спин и хвостов, больших и малых, над нею мечутся чайки с заполошными криками, кидаются вниз, выхватывают рыбешку, дерутся.
Рыбу разделили: что в княжеские хоромы, что рыбарям, что на продажу, а что и на уху.
Тут же, на берегу, развели костры, повесили над ними бронзовые казаны походные, налили в них воду. Для навара покидали в казаны всякую мелочь: пескарей, ершей, костлявых головлей, уклейку и всякую другую без разбора. Туда же бросили пучки дикого лука. Едва варево вытолкнуло на поверхность золотистый жир, рыбешку выловили из казанов и выбросили на съеденье
По всему берегу растекался сладостный дух вареной рыбы, да такой, что у рыбарей слюньки текли, но даже князь не смел подгонять чародеев рыбьего варева, которые ходили от казана к казану с большими деревянными ложками, пробовали уху на вкус и соль, в полголоса перекидываясь словами, в которых были сокрыты тайны их ремесла, передаваемые из поколения в поколение. Наконец старшина, отпробовав ухи в последний раз, солидно кивнул головой и, обратившись к князю Святославу и протянув ему большую ложку с ухой, предложил:
– Отпробуй и ты, княже. Едал ли ты такую в краях северных?
Святослав взял ложку, шумно втянул в себя обжигающую юшку, похвалил:
– Знатная уха получилась, северной красной рыбе не уступит ни вкусом, ни запахом.
И остаток плеснул себе за спину, чтобы и боги смогли попробовать варева.
После этого все уселись вокруг казанов и принялись есть, степенно таская деревянными ложками пахучую наваристую юшку, заедая ее ситным хлебом. И когда юшка закончилась, дошла очередь и до стерляжьих хвостов. Первая стерлядка – князю. Далее – по старшинству. Остатки – богам.
Потом пошли байки: и кто какую рыбу лавливал, и в какое время года и дня, и с какими чудесами встречался у воды, и какие заговоры надо знать, чтобы удача сопутствовала рыбаку, и какими словами воздавать хвалу подводному богу Нептуну и его подводным же слугам, чтобы и в другой раз сопутствовала рыбаку удача.
– Как-то, еще в отрочестве, – повел свой рассказ старшина рыбарей, – пошел я снимать мережи в протоках. Одну снял – нет ничего. Вторую – опять то же самое. Эк, думаю, тятька смеятися почнут: такой, мол, рыбак никудышный выдался. Ладно. Иду к третьей. Слышу, кто-то там, в протоке, возится. И так шибко шумит, так водой плещет, что меня жуть охватила: ноги не идут – да и только. Взмолился я Хорсу: не дай, мол, в напрасную трату, а я тебе в жертву принесу налима. Сказывал Вакула-волхв, что шибко Хорс на налима падок. Ладно. Вытащил засапожник, крадусь. Приподнялся над кустом, глядь – а там дева сидит на бережку, вся такая ладная, волос долгий, но зелен, тело белое, как у той утопленницы, а ног нетути – вместо ног хвост рыбий, как у сома. Сидит, стал быть, держит мою мережу и рыб из нее вынает и выпущает в протоку. И поет тоненьким таким голосом, а про что поет – не поймешь. А я, стал быть, стою, рот раззявил и гляжу на нее во все глаза. И тут подо мной сухая ветка тресь – дева вздрогнула, увидела меня и нырь в протоку-то, да хвостом так шибко ударила по воде, аж до меня брызги достали. И кто-то как захохочет у меня за спиной, да таким хриплым голосом, таким страшным, что у меня по коже мураши забегали. Оглянулся я – а средь кустов краснотала старик огромный стоит, весь волосом покрыт, борода белая, лохматая, брови, что твоя длань, а из-под них глаза сверкают. Я от страху-то присел и глаза закрыл. От страху-то. Да-а. А когда очухался – нет никого, будто и не было.
И рассказчик покачал головой, точно и сам сомневался, что такое чудо с ним когда-то приключилось.
– Это тебе еще повезло, – заговорил старый рыбак с седой бороденкой и голым черепом. – У нас в деревне вот так же пошел отрок мережи проверять, пошел и не вернулся. Нашли на другой день – мертвый и весь в синяках. А синяки-то не простые, а от поцелуев русалочьих. Зацеловала отрока, стал быть, до смерти, а душу ево с собой под воду утащила.
И все притихли, прислушиваясь, как на отмели время от времени бьет хвостом рыба. А может, и не рыба, а кто-то еще. И губы у многих
– Княже, – прервал тишину отрок. – Матушка-княгиня ждут тебя. – И добавил для пущей убедительности: – Будут гневаться.
Святослав усмехнулся, однако поднялся на ноги, поблагодарил рыбарей:
– И за рыбалку, и за уху благодарствую. Да помогут вам боги.
– И тебе, княже! И тебе! И матушке твоей! – загалдели рыбари.
Князь спустился к воде, где ждал его челнок и перевозчик, пропустил вперед отрока, оттолкнул челн и вскочил в него на ходу, не замочив сапог.
Глава 6
Три иудея вошли в стольную палату княжеских хором и остановились при входе, привыкая к полумраку.
Свет из окон, расцвеченных греческими стеклами, и горящие свечи в бронзовых шандалах скупо освещают палату, в дальнем конце которой на золоченом стуле сидит князь киевский Святослав… в белых портах и рубахе, подпоясанной красным кушаком. По бокам от него стоят два отрока в собольих шапках, в парчовых кафтанах и штанах, в красных сапожках на высоком каблуке. В руках держат обнаженные мечи. Отроки куда наряднее своего князя.
Вдоль стен, на широких лавках, покрытых аксамитом, сидят первейшие люди Киева и представители близлежащих племен, по случаю оказавшиеся в стольном граде, одетые весьма просто. Среди них выделяются хорезмийцы своими шелковыми халатами и чалмами, союзные Руси бородатые, но бритоголовые торки в греческих долгополых кафтанах из синей шерсти, широких штанах и красных сапогах, лесные финны в накидках из волчьих шкур, могучие воеводы варяжских дружин в кожаных безрукавках с медными бляхами на груди. Да и то сказать: не на праздник собрались, а для разговора с послами врага своего, каганбека Хазарского.
Послы приблизились к князю Святославу и остановились в пяти шагах – там, где обрывалась красная ковровая дорожка и лежал широкий персидский малиновый ковер. Впереди выступал грузный седобородый иудей с длинными завитыми прядями волос, спадающих на лоснящиеся щеки. На нем парчовый халат, затканный золотом, перетянутый шелковым поясом с золотыми подвесками, на шее массивная золотая цепь, на голове плоская шапочка, расшитая золотой нитью. На полшага от него отставали двое иудеев помоложе, с черными нестриженными бородами, в парче, затканной серебром.
– Приветствуем тебя, каган-урус, – произнес посол по-русски, сильно грассируя, точно во рту держал горячий уголь, и слегка склонил голову.
– Говори, с чем пожаловал, – велел Святослав, не отвечая на приветствие: ответил бы, если бы по чину обратился, а то будто к слуге своему.
Иудей заложил руки за пояс, надменно вскинул голову.
– Я, Эфраил, сын Манасии, сын Каафы, сын Левия Тогармского, советник и посол великого каганбека Хазарского, – да продлятся его годы на многие времена! – заговорил посол размеренным голосом. – Мой могучий повелитель, царь Тогармский, каганбек Хазарский, послал меня к тебе, кагану Киевскому, сказать следующее. Мой повелитель и священный народ его, избранный богом из всех народов Ойкумены, простер свою власть на многие окрестные народы во все стороны света на четыре месяца пути. На юге, у моря Хазарского, живут в укрепленных городах и селениях девять народов, которым нет счета, и все они платят дань царю моему и дают своих воинов для войны. Далее, в сторону моря Румского, на горах живут пятнадцать многочисленных народов в укрепленных стенами городах, и все они платят дань царю моему и дают воинов для войны. Далее на запад живут в степи, не защищенные стенами, тринадцать народов. Они многочисленны, подобно песку на берегу моря, и тоже платят дань царю моему и дают воинов для войны. На севере также живут многочисленные и сильные народы, страны которых простираются на многие месяцы пути, и все они платят дань царю моему и дают ему воинов для войны. Наконец, на востоке живет много разных народов, количество которых неисчислимо, и все они платят дань и дают воинов для войны моему повелителю.