Иду в неизвестность
Шрифт:
Инютин уже растянул и закрепил оттяжки, и палатка встала низеньким, томным, но желанным домиком.
Закинув туда по малице, что служили спальными мотками, он вернулся к нартам, оттяпал топориком мяса от промёрзшей туши, укрыл её брезентом и принялся кормить собак, давно поджидавших этого момента. Псы жадно набросились на свои куски. Растащив но сторонам, принялись торопливо рвать зубами мороженую медвежатину.
Потом Инютин нарезал несколько тонких полос мяса, укупорил и увязал тушу и, захватив с собой хозяйственный ящичек, исчез в палатке.
Синие сумерки,
Седов сложил мензулу, привязал её к парте. Он зачехлил всё имущество и зашнуровал чехол.
Палатка встретила его двумя жёлтыми огоньками плошек, поставленных на крышке ящичка.
Инютин нанизывал полоску мяса, закручивая её, на ружейный шомпол.
Георгий Яковлевич молча опустился на мохнатую жёсткую малицу. Сейчас бы раздеться, умыться как следует, а ещё лучше — попариться в баньке, потом сесть за нормальный стол и вкусить от даров провизионной кладовой и мастерства Пищухи на. Ну а уж после всего залечь в постель, где есть подушка и одеяло, и с чувством выполненного долга крепко, очистительно уснуть.
Но где всё это?
Седов принял обеими руками протянутый Инютиным холодный шомпол с нанизанным на него мороженым мясом и начал терпеливо обжаривать на огоньке плошки. Оттаивая, розовое мясо стало потрескивать. К запаху копоти, горящего звериного жира добавился едкий запах подгоревшего по краям мяса.
За палаткой фыркали носами псы, жадно принюхиваясь к вожделенным запахам.
Инютин насаживал мясо на свой шомпол, покряхтывая от старания. Насадив, поднёс к огоньку.
— Да… Ну и землица! — Он изумлённо повёл головой. — Сколь бредём, а всё одно: снег, да лёд, да камень.
И живности — один ведмедь. — Инютин вздохнул: — Нетто тут прожить душе человеческой!
Седов молча жевал подгоревшее мясо, изредка откусывал хрустящего сухаря.
— Вон уж до края земли добрались, — продолжал Инютин, — а всё пустыня. Дак а для кого ж мы стараемся-то, пропадаем здесь, а, Георгий Яковлевич?
— Для науки, — отозвался Седов, — для мореплавателей.
— Да куда ж туто плавать? Токо к полюсу! Дак попробуй вон уплыви!
— Не всегда так будет. Есть уже ледоколы. А плавать надо будет не к полюсу, Инютин, а на восток, в Тихий океан. Из нашей Европы во Владивосток, например, самый короткий путь — здесь, Ледовитым океаном. Но путь этот мало изведан. Тут и льды понаблюдать надо, и течения, и погодные условия — ветры, морозы…
— А верно ли бают у нас в кубрике, будто Визе погоду угадать может наперёд?
— Отчасти может. Но для того чтобы угадать погоду наперёд, нужно хорошо узнать, из чего складываются движения воздушных масс, где и отчего зарождаются циклоны, как и куда они перемещаются. Визе с метеоаппаратурой и два наблюдателя с ним не случайно ведь пошли в нашу экспедицию.
— Ну да, видно, зря кормить никого не станут, — согласился Инютин. — А когда ж они начнут угадывать погоду-то?
— Об этом мечтаем, Инютин. О предсказаниях на долгие
— Куда?
— А вот сюда, на Север. И именно здесь, в полярных областях, считают, происходят важнейшие атмосферные явления, которые влияют на климат нашей России. Ещё земляк твой великий — Михайло Ломоносов говорил, что людям ничего не оставалось бы требовать от бога, если бы они научились перемену погоды правильно предвидеть. И он же первым в мире выдвинул идею постоянной службы, что ли, погоды, во всех частях света. Вот и наблюдаем здесь, будем наблюдать на Земле Франца-Иосифа и на всём пути к полюсу, если бог даст…
Седов откусил мяса, принялся жевать. Инютин тщательно обжаривал своё.
— Дак а полюс-то… Верно ли бают, что на нём — землица то ли остров большой?
— Пока не известно.
— Вот бы поглядеть!
— А что, пошёл бы ты к полюсу?
— Далеко?
— Вёрст девятьсот.
— Да столь же вобратно, да по ропакам… А тамо, что ни путь — то и крюк… — Инютин покачал головой, задумался. — А может, и пошёл бы.
Седов поглядел па спутника внимательнее.
— А для чего бы ты пошёл?
— Как для чего? — удивился Инютин. — Поглядеть.
Он помолчал, поворачивая шомпол со шкворчавшим мясом.
— Хоть я немало обошёл, печником-то, почитай весь уезд обмерил, да в Устюге пожил, да в Архангельском, да на Зимнем берегу, а всё куда-то манит. Видать, верно сказывают: не насытится око зрением. Вот и Землю эту Франца-Иосифа так уж увидеть хочется — аж в груди сосёт. По ночам снится.
Инютин попробовал мясо на зуб, стащил его с шомпола на крышку ящика, приняло я обтирать шомпол о тыльную сторону своей замусоленной толстой рукавицы.
— Но ведь опасно. Рискованно.
— Уж тут — да, — кивнул Инютин. — Уж тут либо в сук, либо в тетерю. Но опять же — наперёд и не узнать, где найдёшь, где потеряешь. Тут уж кому что на роду написано.
Помолчали.
— Ну, я-то ладно. Постранствовал, своё получил — да и назад, к печкам. А вам-то, я слыхал, служба эдакая вышла: всё по испидициям. Не мёд, верно, служба-то?
Седов усмехнулся, дожёвывая мясо:
— А я, брат, сам выбрал такую службу.
— Ну да? — удивился Инютин. — Что же — больше платят?
— Да нет, пожалуй, не больше. Здесь, Инютин, ещё и другую плату получаешь — радость, что ли, получаешь, когда видишь, что твои старания, труды очень нужны людям и полезны.
Седов, покончив с мясом, тщательно вытер руку об руку и, спрятав их в карманы, уселся поудобнее.
— Ты вот печи складывал — была у тебя радость?
Инютин с полным ртом кивнул.
— Ежели ладной печечка вышла — как не радоваться! — проговорил он. — Дак печка-то что: склал, просушил, дровцы запалил — и видно: вот он жар, а вот оно тепло. А у вас? Когда ещё карты энти кому-то занадобятся! А может, и не занадобятся, ежели плыть сюда незачем…