Иду в неизвестность
Шрифт:
— Что когтисты, то когтисты, — согласился Инютин. — У Линника-то ляжка небось всё не зажила, а заплата на штанине у его теперь — что шлюпочный парус.
Он выпрямился, поглядел на солнечное размытое пятно.
— Однако не пора ли ложки доставать? Что-то Ванюха обедать долгонько не кличет. Мишки-то не зря небось беспокоятся — пора!
ПИСЬМО
Милый друг!
Счастлив, что могу, наконец, послать тебе весть о себе.
Как
Я это отчасти предвидел, но рвался в рейс, чтобы скорее избавиться от тех мучений, которые я переносил от окружающих. Для меня было уже пыткой остаться до 1913 года. Кроме того, кто знает, мои враги сумели бы за это время победить меня и отнять у меня родное моё, мной созданное дело.
Скоро год, как мы врозь. Истосковался. Душою и сердцем я весь там, в Петербурге, с тобою. Утешаюсь лишь тем, что часто вижу тебя во сне, да на столе передо мною всегда твой фотопортрет в подаренной тобой же резной рамке.
И вот объявилась оказия переслать тебе это письмо.
Отсылаю в Крестовую губу, чтоб сели там на архангельский пароход, пятерых своих людей.
Захаров, капитан, стал уже обузой экспедиции. Похоже на то, что он не настраивался на продолжительное плавание, а тем более на зимовку. Он оказался слабым и малодушным. А хуже всего то, что уже всем недоволен. То угрюмо замкнётся, то ворчит на всех, а то о чём-то шушукается с механиком. Такой человек не просто обуза, он опасен здесь, ибо его нытьё, упаднический дух, малодушие скоро начнут отрицательно воздействовать на других.
А тем более, если условия впереди окажутся ещё менее пригодными для нормального обитания.
Дал им шлюпку, компас, припасы на два месяца. Всё это переправим на двух нартах на Заячий остров. Там охотничья избушка. В трёх милях от острова — чистое море.
С Захаровым я посылаю оказавшегося также негодным Томисаара, ещё — давно прибаливавшего Катарина, матроса, а также здоровых, но уже, пожалуй, ненужных мне в будущем плотника Карзина и машиниста Зандера Мартына.
Все они должны будут сопровождать капитана до Архангельска с важным при нём грузом — материалами наблюдений, проведённых нами за зимовку, и с уточнёнными картами побережья Новой Земли.
Собственно, эту миссию я придумал для капитана Захарова, чтобы пощадить его самолюбие. Он с радостью согласился. Для остальных тоже придумана миссия — сопровождать посланца с документами экспедиции.
Теперь нас осталось семнадцать — семь офицеров и десять нижних чинов.
Последние три недели мы с Визе и Павловым дни и ночи обрабатывали материалы, вычерчивали карты, делали копии всего этого для отправки.
Испытываю сейчас большую радость от сознания того, что время зимовки не пропало даром.
Ты
Вообще Новая Земля в этой её северной части почти неизвестна. Места, где ступала здесь нога человека, наперечёт, да и мест-то таких совсем мало. Я взял на себя опись всего северо-западного и северного побережий. Ходил с боцманом Инютиным два месяца. В итоге сбросил с прежнего своего веса целый пуд и теперь лёгкий, как пёрышко. Но вес я уже набираю, это не страшно. Зато опись, которую удалось сделать, показала, что почти всё побережье здесь на самом деле выглядит не так, как на прежних картах, выполненных по итогам съёмок Варенца, а позднее — норвежских капитанов-зверобоев.
Визе с Павловым проделали жуткий по своей трудности путь по громадному леднику через опасные трещины, в мороз и оттепель, порой при ураганных ветрах. Они едва не ослепли от белизны снегов па высоте почти в километр над уровнем моря. Им удалось установить, что именно на такой высоте находится верх сплошного ледяного покрова. Он имеет форму щита и напоминает ледяное покрытие, подобное гренландскому. Его средняя мощность, то есть толщина, здесь — не менее 200 метров. А в районе побережий ледники заполняют все горные долины и в виде глетчеров ниспадают к морю, образуя затем айсберги.
Визе с матросом спускался (по ступенькам, которые они вырубали во льду) па карскую сторону и вёл съёмку восточного берега к северу.
Мы должны были встретиться с Визе у мыса Желания и таким образом замкнуть съёмку значительной части этой земли.
У мыса Желания я его не встретил и решил идти дальше, навстречу. Дошёл со съёмкой до мыса Флиссинген-гофт (опять этот Флиссинген!). Мыс назвали по имени своего родного города голландцы экспедиции Баренца, которые зимовали на том берегу неподалёку, в Ледяной гавани, более трёх веков назад.
Но Визе и там не было. Пришлось возвращаться.
Позже выяснилось, что ему помешала плохая погода. Он заснял участок берега в сорок вёрст протяжённостью.
На обратном пути жизнь наша с Инютиным была трудна, больше того — мучительна, ужасна.
Опишу одно происшествие.
Сильным ветром оторвало от берега лёд и унесло в море. Образовалась огромная полынья. Под влиянием мороза она покрылась тонким слоем льда в полтора-два вершка. Так как нам двигаться было некуда — направо открытое море, налево неприступные обрывы ледника, — я решил идти вперёд по этому тонкому льду. Приказал Инютину с собаками идти точно по моим следам.