Идущий от солнца

Сергеев Филимон Иванович

«Но я другому отдана и буду век ему верна», – нараспев декламировала учительница монолог Татьяны Лариной из романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин», и слова ее вызывали либо недоумение, либо смех. И неудивительно. Дети из разных семей были похожи друг на друга. Хорошо обуты и одеты как раз те, у которых матери нигде не работали и не имели мужей. Может, у них была одна мать – темная северная ночь, пусть и холодная и ненастная, но зовущая к жизни, радости. Именно перед ее чарами и не могли устоять многие женщины поселка. Мать Веры не

являлась исключением. Ее дочь и лицом и фигурой и на мать была не похожа, и на отца. Как говорится, ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца. Хрупкая, тонкая, порывистая, Вера скорее походила на плакучую иву, зеленую и шумящую, в самом разливе весенних страстей. И Верой свою дочь мать назвала лишь только потому, что в пору беременности никому и ничему не верила, настолько была скручена тяжелыми обстоятельствами жизни, бедностью.

Муж ее, Михаил Афанасьевич Лешуков, по кличке Быча, познакомился с ней тоже темной северной ночью – шел пьяный во двор и напоролся в сенях на что-то мягкое, теплое, словно в корыто с парным молоком оступился, и уж тут дал волю своим «кузнечным рычагам». Марья Трофимовна только ахнуть успела, а потом словно в поднебесье очутилась, настолько нежным и чутким оказался Быча. Только пятнадцать лет спустя поняла она, что это был его единственный талант – соблазнять и одурачивать женщин, падких на развлечения и плотские забавы.

Мать Веры оглядела дочь и тоже расплакалась.

– Что ты плачешь, мамочка?

– Эх, Верка, упустила тебя… Весь род наш на лесоповалах робил! Оне ешо при царе на нижних складах хлыстами ухали. И Павловы, и Онуфриевы, и Лешуковы… А ты? В кого ты блудная такая?!

Вера привыкла к тому, что говорили о ней много и в поселке, и в соседних деревнях, и даже в столице.

– Что нового, мамочка? – с игривой улыбкой перепрыгнула она на другую тему, уже давно заменив в своем сознании слово «блудная» на другое, более современное слово, «востребованная».

– Дай бог, все по-старому… все терпимо. – вытирая слезы, тихо ответила Марья Лиственница, хотя сердце сжималось и хотелось реветь на весь поселок от одного вида дочери.

– Квартиру новую получили? – не отступала Вера, словно не замечая волнения и слез матери.

– Не хотим.

Такого ответа Вера не ожидала.

– Почему? – удивилась она.

– Эх, девка, ты уж там как хошь мыкайся в каменных клетушках, а мы в новой избе хотим жить. смолой древесной дышать, сосной, вереском.

– А как же газ?

– И газ нам теперича не нужен.

– А ванная?! Раньше папка только и мечтал, как бы в теплой воде побулькаться!

– И ванная нам не нужна. Вот избу рубленую поставим, потом за баню возьмемся. Хотим жить, как наши родичи – предки новгородские. Любить каждый клочок земли, отпор давать злодеям, которые губят ее.

– И каким же образом будет отпор?

– Самым простым… Никакой связи с городом, никакой зависимости от чиновников, проходимцев, мозгодавов…

Вера

от души расхохоталась.

– Мамочка, не смеши! Помнишь, один мудрец говорил: «Жить в обществе и быть от него свободным – абсурд».

– То-то ты и прилипла к обществу, которое из тебя всю душу выскоблило. Забудь про таких мудрецов-дьяволов. Ну да хватит об этом! Лес для дома мы уже заготовили. Будешь завтра корзать его, окоривать.

– Из кругляка строить будете?! – Вера остановилась, с удивлением посмотрела на мать. – Что же вы не писали об этом? Я для вас ванную купила. Джакузи, итальянский домофон.

– Зачем?! Лучше бы селедки тихоокеанской привезла или какой-нибудь рыбы заморской, вкусной, как наша семга.

Вера опять расхохоталась.

Ей почему-то казалось, что покупки столичные приведут родичей в восторг.

А теперь надо было исправлять ошибку.

– Мамочка, – с улыбкой сказала она, – а я еще везу знаешь чего?!

– Чего еще?..

– Еще я везу вам новые аудиокассеты, которых вы днем с огнем не сыщете.

– Макаревича опять. Или эту самую, как ее. Известную певицу не то на «П» не то на «Б». Из головы вылетело.

Вера снова рассмеялась, посмотрела на часы.

– Пойдем, мамочка, скоро новости по первому каналу. – Она ускорила шаги, звонко постукивая каблучками по шпалам, с любопытством разглядывая родные деревянные покосившиеся избы. Мать едва поспевала за дочерью, глубоко дышала, кое-как справляясь с подарками дочери – тяжелыми олимпийскими сумками.

– Как у Люськи Клюквы дела?

– Да ничего вроде. Остепенилась мало-мало. Первый-то, Юрка, под поезд бросился, а со вторым живет. Мальчик у нее от первого-то. Хорошенький такой. Федулкой зовут.

Вера словно в болотину оступилась. Щеки разом загорелись, сумка соскочила с плеча, и высыпались на шпалы миниатюрный кейс, косметика и аудиокассеты. В памяти словно вспыхнули все тропинки, все мостовые, по которым она бродила с Юркой. С ним она закончила сельскую школу, занималась в клубном драмкружке, ходила вместе на охоту. Все было как с лучшим другом.

Про любовь они не говорили, но она чувствовала, что она нужна ему и старалась как можно чаще встречаться с ним.

Вера любила своего Юрку со школьной скамьи. Но об этом никто не знал. Только болотные кочки да тонконогие ивы у родной реки.

– Мамочка, – тихо сказала она, – домой иди.

Вера торопливо положила кейс, парфюмерию и аудиокассеты обратно в сумку. Губы ее дрожали, глаза удивленно смотрели в сторону кладбища.

Мать забеспокоилась:

– Может, тебя укачало в поезде? Бледная ты… Или голодная?

– Нет, мамочка, иди домой, иди. Я скоро вернусь. – Она свернула с дороги на лесную тропинку в сторону кладбища, нахмурилась. Мать растерянно смотрела ей вслед.

– Как же я тебя оставлю, дочка?.. Уже темнеет. Сей год наемники к нам понаехали! Озоруют, черти!