Идущий от солнца
Шрифт:
Человек, пришедший от солнца, который, вероятно, и был Иваном, ничего не ответил, только отрицательно покачал головой. Луна светила прямо ему в глаза, и Вера в этот раз ясно разглядела его лицо. Удивительно! Оно не было самодовольным, злорадным, властно преуспевающим, жаждущим секса и сладострастной покорности, а было абсолютно непохожим на те лица, которые ей приходилось обслуживать в «элитном» доме. Оно казалось худым, изможденным и сильно изрезанным многочисленными шрамами, особенно на рельефном лбу и под глазами. И эта худоба, эта истомленность, как ей показалось, шла не от болезни, а от какой-то неистовой устремленности… Но к чему? К жажде ненасытной страсти или еще к чему?! Она терялась в догадках.
– Иван, –
Но Иван словно оглох. Жалость девушки, перемешанная с какой-то сильной душевной болью, на несколько мгновений остановила его. Он вдруг насторожился, сурово посмотрел на своего приятеля, потом на собак, потом оглядел церковь.
Вера чувствовала, что ему хочется разреветься, раскаяться, но он сдерживал себя, стиснув зубы, и она неожиданно для себя чуть-чуть придвинулась к нему и, словно теряя под собой обнаженные ноги, как будто полетела куда-то в неизвестность, в какую-то жуткую тайну. В глазах ее поплыла сначала оградка, потом церковь вместе с часовней, потом закружились звезды над ее головой, устремив ее куда-то, словно в преисподнюю, а потом все тело вдруг охватила сладкая дрожь. Она чувствовала, что он уже в ней, и вдруг ощутила, что жуткое отвращение и желчь ненависти, которые только что испытывала она, стали перерастать в светлые, неожиданно ясные чувства, от которых все кладбище как будто озарилось румяным восходом солнца, звоном болотных трав.
Неприязнь к безумцу постепенно стала исчезать, а потом и вовсе растворилась. Словно до этого дремавшая струна вдруг зазвенела в ней, и Вера даже сладко застонала под воздействием ее. Она вдруг забыла обо всем на свете, ощутив неистовое чувство Ивана, от которого шла необъяснимая энергия тепла, блаженства. Такого она никогда не испытывала в «элитном» доме, хотя и пила там различные возбудители для эротического комфорта.
– Ты тоже пойдешь от солнца, – почти прохрипел он, когда она, вопреки рассудку, буквально впилась силиконовыми губами в его раскаленную грудь, пахнущую костром, смолой и необъяснимым запахом солнца. – Счастье мое, счастье, – несколько раз повторил он, ощутив ее обнаженное тело. – Пойдешь, пойдешь… несказанно пойдешь! – Еще сильнее прохрипел он. – От солнца пойдешь, вместе со мной. вместе с нами. Вот так. вот так. Я научу тебя быть еще счастливее, еще искреннее, еще благоразумнее. Вот так. вот так. – шептал он, и шепот его, как это ни странно, проникал в ее сердце, в ее плоть, хотя, по всем признакам, человек, пришедший от солнца, был намного старше ее и далеко не красавец. – И это только начало нашего пути.
– Да. да… начало, – неожиданно для себя вдруг простонала она. – Ты возьми меня с собой. Ты возьми. Я тоже хочу быть рядом. Туда возьми, где есть такие, как ты, люди.
– Вот и хорошо, вот и прекрасно. вот и замечательно. – расплываясь в сладкой улыбке, еле слышно шептал он.
И так продолжалось до самого рассвета.
Как только рассвело, Вера чуть отодвинулась от Ивана и почувствовала под собой что-то твердое, холодное словно камень.
Она протянула руку и поняла, что это Юрин крест.
На душе опять стало жутко, безысходно, и хотелось зареветь от горя.
Иван спал крепким мужицким сном, и, может быть, ему снилось солнце или ослепительно белая ночь, потому что он часто моргал глазами, морщился и бредил. Она попыталась отодвинуть его, но собаки, лежавшие за оградой, начали урчать и щериться.
– Иван, просыпайтесь, – тихо прошептала она и осторожно царапнула по его блаженному лицу острыми, как у тигрицы, ногтями. Таким способом она обычно будила всех богатых клиентов, которые покупали ее
Иван не шевелился.
Его левая рука лежала у нее на груди, а правая – под ее изогнутой спиной. По его счастливому лицу было видно, что ему снится сладкий сон.
Его левую руку она осторожно сняла с груди, под правой с ужасом обнаружила свою рыжую косу.
– Иван, проснитесь, – уже громче прошептала она и по-кошачьи уколола его бледные щеки. Иван наконец-то раскрыл глаза и, ощутив ее тело, расплылся в радостной детской улыбке.
– Доброе утро! Ты проснулась? – также шепотом спросил он и, опять закрыв глаза, с какой-то молитвенной истомой поцеловал ее в обнаженную грудь. – Как хорошо, что ты не увильнула от меня… – Он опять положил левую руку на ее грудь, а правой с каким-то неистовым блаженством подтянул Веру к себе вместе с косой и клочьями травы. Вера попыталась убрать его руку, но, не справившись, не выдержала и опять расплакалась. – Чем больше ты плачешь, тем больше я понимаю тебя, – сразу оживился он и снова припал к ее разгоряченной груди. – Ты жена моя, раздавленная, голодная, потерянная. Ты боль моя, беда. Я люблю тебя, как последний глоток совести, надежды.
– Иван. Вас заберут. Рассуждать о России вы будете потом.
Но Иван словно не слышал ее слов. Он опять с какой-то неизбывной мужицкой страстью припал к ее дрожащим припухлым губам, сбросил с ее плеч поролоновую куртку и притянул ее тело как можно ближе к себе.
И слезы, словно капли утренней росы, стали стекать не только с ее глаз, но и с его щек, губ.
Они ползли по ее посиневшему, исцарапанному телу, но, несмотря ни на что, она с какой-то жалобной надеждой смотрела в его воспаленные голубые и очень уставшие глаза.
Иван, в отличие от нее, плакал как ребенок, и в его откровенных чувствах, в его неистовой страсти не было никакой фальши, никакого интеллектуального уродства.
– Девочка, тебе жалко меня? – неожиданно спросил он. – Если жалко, то поцелуй меня как своего спасителя. Жалко или нет?
– Не знаю, – растерянно ответила Вера, опять ощутив невесомость в ногах и какое-то неосознанное влечение к Ивану.
– А мне тебя жалко… Очень жалко…
– Почему?
– Потому что ты не поняла самого главного. Кстати, как тебя зовут?
– Вера. Вера Лешукова. Мне 20 лет, но я уже знаю, что такое настоящая любовь. – Вера перестала плакать и с досадой, с каким-то безнадежным отчаянием посмотрела на Юрину могилу, затем высвободила косу из руки Ивана Петровича и надгробного креста. – Вам не понять, как я любила Юру, – тихо прошептала она.
– Не рассказывай, об этом я догадался сразу, как только увидел тебя на могиле несчастного. Меня потрясли твое раскаяние, твоя душа, любовь. Я понял тебя и не смог устоять, сдержаться. Потому что я человек, идущий от солнца, и о такой любви, которую ты чувствуешь, я читал только в романах, которым никогда не верил, не верю и сейчас, пока сам не переживу подобного. Ты основного не поняла – ты не даешь тем, кто любит тебя, боготворит, ответных искренних чувств, без которых ты пропадешь точно так же, как твой друг Юра.
– Откуда вы знаете?
– Я знаю очень много, оттого и хожу сюда каждый вечер, потому что общаюсь не только с живыми, но и с мертвыми. Для меня что живой, что мертвый, – без разницы. Бродит ли он по земле или спит. Главное, знать каждого, потому что среди моих друзей светлые люди есть. Иногда и от мертвого больше толку. Вспомнишь его мудрые мысли или советы, хоть откапывай его и подробно все расспрашивай. – Иван перекрестился и неожиданно погладил сильно покосившийся надгробный крест. – Прости меня, парень, но Верушка теперь моя. Ты знаешь, милая моя Верушка, что на этом кладбище лежат все твои предки?