Идущий
Шрифт:
Он уже не был голоден, и его ни что тут не удерживало. Дини получил еду в первом же доме, куда постучал. Ему открыла пожилая пара, мальчику понадобилось несколько слов, чтобы старики вынесли ему лепёшек, молока и даже кусочек ветчины. Глядя, как ребёнок ест, неуверенно предложили ему зайти в дом, провести у них ночь, но Дини робко отказался. Старики не настаивали, пожелав счастливого пути, на прощание дали ему несколько лепёшек, и мальчику пришлось уходить. Он двинулся на другой конец деревни, чтобы уже там свернуть с дороги к лесу. Кругом было пусто.
Он не прошёл и половины деревеньки, когда рядом пронеслась уродливая тень, встряхнувшая неподвижный сиреневый воздух. Летучая мышь снова нашла его. Теперь Дини пожалел, что не принял предложения стариков. Быть может, проведи он у них ночь, за следующий день получилось бы оторваться от назойливого существа. Летучая мышь, пронёсшись всего один раз, исчезла, но мальчик не испытывал по этому поводу иллюзий. Он всё равно собирался ночевать в лесу.
Практически на окраине селения, между последних домов он и остановился. Забыв на минуту про летучую мышь, забыв о стремлении поскорее покинуть деревеньку. Он не успел осмыслить причину остановки, прежде чем его присутствие обнаружила хозяйка дома.
— Ты не здешний? — спросила женщина после недолгой паузы, голос мягкий, как ткань тёплого одеяла.
И ещё в нём присутствовали интонации, указывавшие, что женщина только что плакала.
Дини качнул головой, непроизвольно отступил на один шаг, хотя в хозяйке, как и в самом доме, не было ничего несущего опасность.
— Ты, наверное, голодный? — снова спросила женщина.
Мальчик по инерции качнул головой, затем, спохватившись, испытал мгновенный стыд и яростно замотал головой. Судя по всему, женщина не рассмотрела его второй жест, либо восприняла по–своему.
— Тогда зайди, я накормлю тебя. Еды немного, но кое–что есть.
Дини сделал шаг к крыльцу, тут же отступил назад на этот самый шаг.
— Спасибо, тётя, — наконец, заговорил ребёнок. — Меня недавно покормили. Не беспокойтесь, спасибо.
Она улыбнулась. В густеющих дрожащих сумерках Дини не мог этого видеть, он уловил лишь слабое изменение мимики на лице хозяйки.
— Зайди, не бойся, — сказала она. — Даже если ты действительно не голоден, никогда не помешает покушать плотно. Особенно одинокому маленькому мальчику. Да и негоже идти ночью по лесу. До следующего селения ты нескоро дойдёшь
Теперь в её голосе явственно проскальзывали усилия, которые она прилагала, чтобы не разрыдаться.
У неё что–то случилось, подумал Дини. Скорее всего, горе с кем–то из близких. Мальчик уже осязал это, как угадываешь в компании человека, внутренне похожего на тебя. Теперь Дини не смог бы ей отказать, испытывай он даже отвращение к еде. Не смог бы только потому, что боялся усилить её боль даже такой мелочью, как отказ.
Кроме того, он вспомнил про летучую мышь. Вряд ли тварь потеряет его окончательно, раз уж прилетела за ним в деревню, но это был хоть какой–то шанс.
Вслед за женщиной Дини вошёл в дом.
—
Единственная произнесённая фраза относилась к чему–то, находившемуся в дальнем, самом тёмном углу большой комнаты, из которой и состоял этот дом. После чего женщина молча выставила перед ребёнком миску, наполнила её жиденькой, но вкусно пахнущей кашицей, положила рядом кусочек пшеничной лепёшки. Самый дорогой сорт хлеба в этих местах.
Несмотря на любопытство, шевельнувшееся неосязаемой медузой в тёмной прибрежной воде подсознания, Дини заставил себя смотреть перед собой. Родители давно научили его правильно вести себя в гостях. Если хозяева просят что–то не делать, это надо выполнить в первую очередь.
Поначалу это оказалось несложно.
От каши, на вид не очень аппетитной, пахло сказочно, почти шикарно, и этот аромат с лёгкостью отогнал любопытство, замешанное на едва уловимой тревоге. Дини вдруг понял, что его нельзя было назвать сытым. Он лишь приглушил голод благодаря старикам, живущим на другом конце деревушки. Иначе и быть не могло голодать последние несколько дней. Снова ему на пути встретился добрый человек, и вовремя. В противном случае ему пришлось бы просить еду уже в следующей деревеньке.
Пока он кушал, женщина дважды отходила к углу, утопающим в застывшем желе темноты. Дини догадался, что там стоит топчан, на котором…кто–то лежит. Похоже, ребёнок, не взрослый. Судя по глухим звукам.
Когда мальчик вылизывал миску остатком лепёшки, женщина что–то тихо пробормотала лежащему, и в голосе было столько скорби, что Дини почувствовал сеть разбегающихся по спине пупырышек. Теперь, несмотря ни на какие приличия, он не смог отводить глаза и посмотрел на женщину. Да, она стояла подле ребёнка. Мальчика, может, чуть младше самого Дини. Дини не мог рассмотреть детали, но сомнений не было — ребёнок болен. Серьёзно болен.
Ему вдруг стало не по себе. Примешивался стыд. У этой милой женщины, возможно, при смерти ребёнок, и, несмотря на своё горе, она пригласила в дом чужого. Не просто пригласила. Накормила, предложила ночлег. Дини испытал мощнейшее желание что–нибудь для неё сделать.
Женщина подошла к нему, спросила подавленным голосом:
— Покушал?
Дини благодарно качнул головой.
— Спасибо вам большое. Очень вкусно.
— Ты можешь спать здесь, — она указала на кровать, стоявшую в противоположном от топчана углу.
Дини уже поднялся, но всё–таки не выдержал и спросил о том, что его терзало. Мать говорила, не бойся задавать вопросы, не бойся показаться смешным, особенно, если это продиктовано не праздным любопытством.
— Скажите, там…ваш сын?
Она опустила глаза, кивнула.
— Он, наверное, заболел? — прошептал Дини.
На щеке у женщины крохотной прозрачной льдинкой блеснула слеза. К ней присоединилась вторая.
— Да, заболел, — чуть слышно подтвердила она. — Ты ложись, уже поздно.