Иегудиил Хламида
Шрифт:
– Да нет, Семен Иваныч. Хламида еще и не был. Он еще только будет писать на злобу дня.
– Ну, все равно. Идите-ка к нему вы!
– Я?
– всплеснул секретарь редакции серыми крыльями.
– Кто же еще? Вы там что-то написали, а что, я не знаю... Идите-ка, дорогой мой, идите.
– Когда?
– О н говорил - н е м е д л е н н о!
– Немедленно?!
Алексей Алексеевич встал и серой утицей выкатился на улицу.
Прекрасное стихотворение
Вице-губернатор встретил Алексея Алексеевича приветливо.
– Ах, это вы? Прошу садиться, господин Дробыш-Дробышевский. А что же Костерин? Я звал его.
Алексей Алексеевич сказал:
– Он передоверяет мне. Фактически газету веду я.
– Вы? Вы? И что же получается?!
И Кондоиди протянул редактору гранку с зачеркнутой накрест "Песней о Соколе".
– Что это такое? Что это такое - спрашиваю я вас? Вас я спрашиваю, милостивый государь!
– горяча себя нарочно, воскликнул вице-губернатор. Что это?
– Это стихотворение в прозе... Вернее, белые стихи без рифмы. Молодой, начинающий писатель. Талант! Прекрасное стихотворение! Вы сами с этим согласитесь.
– Прекрасное? Да, именно пре-красное. Красное чересчур, слишком. И вы думаете, я не понимаю? Да! И, знаете, ведь с болью, глубокой болью зачеркнул. Это не красные цензорские чернила, а кровь сердца...
– Да, жаль. Погибли стихи. И автор будет огорчен.
– Погибли? Почему погибли? Талант? Вы должны руководить молодыми дарованиями, направлять их, совращая с опасного пути. Нынешняя молодежь не знает края, как дети. Удержать ребенка, который беспечно подбежал на край пропасти, - вот ваша задача. А что сделали вы? Приложили вы руку, перо редактора к этому, например, стихотворению?
– Не посмел. Посмотрел бы я, что сделали бы вы, какое слово вы бы сами, Владимир Григорьевич, изменили... Это легко все-то зачеркнуть одним махом.
– Я? Я по цензурному уставу не имею права приписать ни одного слова, ни одной буквы!
– павлиньим голосом закричал Кондоиди.
– Я могу только зачеркнуть или разрешить... А вы - вы всё можете. Вы - редактор. Да вот, прошу...
Кондоиди вскочил с своего кресла и предложил его занять Алексею Алексеевичу. Тот занял предложенное ему место.
– Что же я могу сделать?
– усмехнулся редактор.
– Напишу: "Печатать все, цензор такой-то".
– Нет, нет!
– весело приговаривал Кондоиди.
– Кое-что. Так, слегка... Вы измените своей собственной рукой, и стихи увидят свет. Пожалуйста, читайте!
– "Песнь о Соколе", - уныло прочитал редактор.
– Да, "песнь" - ну, это слишком торжественно. Но почему о соколе? Что такое сокол?
– Птица. Хищная, но не очень крупная птица...
– Так. Но почему именно сокол, а не другая птица?
– "Песнь" - и вдруг о к у р и ц е! Да еще белыми стихами в высоком стиле! А сокол, он... он что же? Так, бьет себе мелких пташек - воробьев, синиц, трясогузок... М е л к и х пташек,
– Ну, пусть мелких, пусть. Мелких можно. Пусть будет "О соколе и уже". Читайте дальше.
Алексей Алексеевич читал строку за строкой унылым голосом, а вице-губернатор повторял каждую строку приподнято, с выражением, и предлагал свои поправки.
Кондоиди вошел во вкус. Вскакивал с места, ходил по кабинету размеренными шагами, в такт повторяя: "Вдруг в то ущелье, где уж свернулся, пал с неба сокол с разбитой грудью, в крови на перьях..." Он даже очень искусно изобразил ужа, прошипев: "Что, умираешь?.."
– "А волны моря с печальным ревом о камень бились". Тра-та-та-та! Та-та! Пишите так: "с плеском о камень бились". Зачем с ревом? Это грубо. Бились? Нехорошо. Нельзя ли так: не "бились", а "терлись"? "И с плеском волны о камень терлись".
– Терлись? Что за чепуха! Где это волны трутся?
– в отчаянии взмолился Алексей Алексеевич.
– Да, да. Вижу сам. Нехорошо. Согласен, пусть бьются. Но вот мне решительно не нравится: "с м е л ы й". Почему смелый?
– Ваше превосходительство, - усталым, упавшим голосом сказал редактор.
– Соколы все смелые...
– Ага! А какого цвета бывают соколы? Вы видели их вообще?
– Да так... в общем, серый... Защитное оперение...
– Отлично: "О, серый сокол!"
Редактор сердито завозился в кресле, бросил перо и развел руками:
– Ну уж это... знаете!
– Ну хорошо, хорошо! Не сердитесь! Пусть будет "смелый". Хотя мы вашего сокола немного пощипали, но, поверьте, автор будет доволен. Теперь подпись. Вероятно, псевдоним? Максим? Почему Максим? "Большой"? "Великий"? Но ведь это начинающий, молодой, вы говорите, человек - и сразу "великий"...
Редактор устало зевнул и ответил:
– Максим - православное имя, ваше превосходительство.
– Православное? Хорошо-с!
Кондоиди, готовясь нанести еще один, последний, удар, сел против редактора и глубоко втянул воздух носом, даже храпнув.
– Горький? Почему "горький"?
– раздраженно выкрикнул он.
– Не знаю, Владимир Григорьевич, - грустно сказал Алексей Алексеевич.
Кондоиди заторопился и написал на полях гранок:
"П е ч а т а т ь р а з р е ш а ю в и с п р а в л е н н о м в и д е. В л а д. К о н д о и д и".
Общипанный сокол
Иегудиил Хламида вошел в редакцию и поднялся во второй этаж по скрипучей деревянной лестнице. На лестнице пахло торговой баней. Из секретарской слышались сердитые голоса.
– "О чем шумите вы, народные витии?" - весело спросил Хламида, входя в комнату.
В секретарском кабинете на своем месте сидел в крылатке Алексей Алексеевич. Против него - редактор-издатель Семен Иванович. Они о чем-то спорили и сразу замолчали, когда вошел Иегудиил Хламида.
– А вот и он! Полюбуйтесь, Алексей Максимович, на своего общипанного сокола...