Иероглиф смерти

Грановская Евгения

Маша чувствовала, что вот-вот вспомнит, нужно только сосредоточиться, отвлечься от всего постороннего.

Приторный, навязчивый аромат… Странный выбор для мужчины…

И тут она вспомнила. Вспомнила лицо, голос, аромат дорогого парфюма. И стихи, которые она слышала и раньше, но которые теперь, в свете произошедших событий, звучали пророчески-зловеще.

– «Нюренбергская есть пружина, выпрямляющая мертвецов…» – прошептала Маша. И с досадой проговорила: – Черт! Он был в курсе. С самого начала. Он все знал!

Звонок в дверь заставил

Машу вздрогнуть. Она вскочила со стула и бросилась в прихожую. Глеб! Сейчас она была рада, что он пришел раньше, чем они договорились.

Оказавшись перед дверью, Маша быстро открыла замок и, улыбаясь от радости, распахнула дверь.

– Здравствуйте, Мария Александровна!

Человек, стоявший перед ней, вежливо улыбнулся. Черные волосы его были мокрыми от дождя. Маша удивленно подняла брови:

– Ты?

До ноздрей ее донесся запах парфюма. Слишком приторный и слишком навязчивый.

– Боже…

Он шагнул в прихожую и схватил Машу. Она попыталась вырваться, но попытки оказались тщетными – платок с эфиром лег ей на лицо, ноздри, и легкие Маши кольнуло холодом, а в следующую секунду она потеряла сознание.

3

Он снял перчатки, рубашку и майку, после чего тщательно, с мылом, вымылся до пояса. На полке он нашел дезодорант и обработал себя им, с удовольствием вдыхая нежный запах. Он был очень чистоплотен. Когда ему не удавалось вовремя принять душ, он чувствовал себя неуютно и почти впадал в депрессию. Мылся он всегда очень тщательно, словно хотел смыть с себя невидимую пленку ночных страхов и кошмарных снов.

Побрившись бритвой Марии и втерев в лоб и щеки ее крем для лица, он вытерся ее полотенцем, а затем оделся и снова натянул перчатки.

Когда он вернулся в комнату, Мария уже пришла в себя. Она великолепно смотрелась – распростертая на столе в своем темно-синем обтягивающем платье, с разметавшимися светлыми волосами, тонкая и хрупкая, как подросток. В этой женщине чувствовалась порода. Так же, как в Эльзе.

Повернув голову, Мария с ужасом смотрела на журнальный столик, на котором он заранее разложил все, что должно было понадобиться: нитки, иголки, скальпель, хирургическую пилу, флакон с эфиром.

– Игорь Соболев… Мне и в голову не могло прийти, что за всем этим стоишь ты.

– Да. И это меня удивило. Ваш послужной список вызывает восхищение. Должно быть, вы слишком сильно переутомились, Мария Александровна. Или чересчур сильно увлеклись кодеином. В противном случае вы бы без особого труда узнали, что до того, как поступить в университет, я учился в медицинском институте. Во время практики, которую мы проходили в хирургическом отделении Первой градской больницы, я переоценил свои силы, не выполнил указание наставника и убил пациента. Был суд. Мне дали три года условно и запретили заниматься врачебной деятельностью. После этого мне пришлось заново строить свою жизнь. Вы могли все это узнать, Мария Александровна. Но вы не узнали.

– Зачем ты это делал? –

спросила Маша.

– Делал что?

– Зачем ты убивал девушек?

– Вы знаете, зачем. Я любил ее. И они должны были ответить за ее смерть. Эльзу всерьез интересовал китайский обычай «мести через самоубийство», и я… – Он запнулся. – И я решил сделать так, чтобы она была мной довольна.

– Багиров был в курсе? – спросила Маша.

Игорь Соболев покачал красивой, аристократичной головой:

– Нет. Я не собирался посвящать его в свои планы. Это была моя работа. Он для нее не годился. Все, что он мог, – это похитить труп Эльзы, набить его соломой и поставить в чулан. Иллюзия вечной жизни… Жалкий идиот.

– Ты знал о том, что он сделал. И тебя это не взбесило?

Соболев усмехнулся.

– Тело – это всего лишь тело. Пустой сосуд, полое вместилище. Эльзы в нем уже не было. Таксидермист был слишком глуп, чтобы понять это. Что же касается «механической куклы»… – Соболев слегка передернул плечами. – Это слишком омерзительно и недостойно обсуждения.

– «Нюренбергская есть пружина, выпрямляющая мертвецов», – хрипло процитировала Маша.

– Вы помните? – Он улыбнулся. – Да, я тогда чуть не проговорился. Хорошо, что вы не обратили внимания.

– Брезгливость не помешала тебе срезать с головы «куклы» прядь волос, – сказала Маша. – А потом вложить эту прядь в руку Ирине Романенко.

– Да. Это была часть интриги. Одна из необходимых деталей.

– Ты заставлял девушек мучиться два дня, прежде чем убить их. Это потому, что именно столько времени страдала Эльза?

– Да, – снова кивнул Соболев.

– Зачем ты зашивал им ниткой губы?

– Когда эти ублюдки насиловали Эльзу, они заткнули ей рот. Она страдала. И она не могла даже крикнуть. Не могла позвать на помощь. Они должны были пройти через это.

– Парней, которые изнасиловали Эльзу, убил ты?

– Это было несложно. Хотя и требовало определенной подготовки.

– Зачем ты посылал кости Глебу Корсаку?

Глаза Соболева блеснули азартным огнем.

– С противником, который заведомо слабее тебя, интересно играть, только дав ему небольшую фору, – сказал он. – Эта подсказка и была вашей форой. Но вы не использовали ее. Противник оказался глупее, чем я думал. Но, к счастью, игра не стала от этого скучнее.

Он пристально посмотрел Маше в глаза и вдруг произнес, повысив голос:

– Хотите, я скажу вам то, о чем вы никогда бы не догадались?

– Скажи.

– Вы вряд ли это поймете. Но я… я попытаюсь вам объяснить. Дело в том, что Эльза Багирова не убивала себя. Она должна была. Но у нее не хватило духу. Кто-то должен был ей помочь. Кто-то должен был очистить ее от скверны.

– Значит, ты…

Игорь кивнул:

– Да. Я помог ей уйти. А потом отстучал на компьютере предсмертную записку. Это был экспромт. В тот момент я еще не собирался мстить.

– По записке этого не скажешь.