Иешуа, сын человеческий
Шрифт:
Да! Ему придется испить Жертвенную Чашу до дна. Великий Творец еще раз благословил его на этот подвиг. Но почему Мессия не подала чашу ему в руки, чтобы он испил из нее? Отчего небесный голос или самого Всевышнего, или его посланника вспомнил об Аврааме, безропотно поведшего сына своего на заклание? Исаак остался жив. От него взял начало великий народ…
«Не то ли самое будет со мной?! Оставшись живым, положу начало великой вере — вере любви и надежд, вере в Царство Божие на небе и на земле. Не об этом ли слово Отца Небесного?!»
Поднявшись с колен, Иисус поспешил к ученикам
«Несчастные, — осудил учеников Иисус. — Чего ради я звал их с собой?»
Апостолам же, всем троим почти одинаково, привиделась во сне чудная картина: средь ночной темени стоял, облитый радужным светом, их равви. Лик его лучился мягкой нежностью, а одежды его будто пылали солнечной яркостью. Долго он был один среди кромешной тьмы, но вот справа и слева от него появились прозрачные образы, в которых все трое апостолов признали Моисея и Илию. Те почтительно склонили головы перед Иисусом.
Пробудились апостолы все трое разом и еще под впечатлением либо сна, либо яркой реальности увидели учителя своего, стоящего перед ними, и поняли: он был вроде бы такой же, как и вчера, но в то же время совершенно иной, просветленный, преображенный. Ученики пали перед ним ниц.
В их памяти ночное видение и преображение учителя, слившись воедино, останется до конца их дней, а человечество узнает об этой ночи от евангелиста Матфея.
— Вот что други мои, — не стал упрекать Иисус апостолов за их небдение. — Сейчас — вниз. После мистерии Зона — в Иерусалим. Отец Небесный благословил меня испить Жертвенную Чашу до дна.
О своем видении Иисус не стал рассказывать ни ученикам своим, ни настоятелю храма, а продолжал вести себя так, будто ничего особенного не случилось. Не прекращал он и ежедневных бесед с настоятелем, и тем продолжительней они становились, чем меньше оставалось дней до шестого января.
И вот, наконец, последняя перед мистерией беседа. Настоятель храма, будто ненароком напоминает Иисусу об обете молчания:
— Мы, как и ты, Великий Посвященный, храним истину священной тайны, строго следим за тем, чтобы не узнали о ней те, кто не Посвященный. Мы свою сокровищницу стережем в сердцах своих не как золото или серебро, что являются преходящими, а как самое бесценное богатство — знание Причин Всего и Добродетели, а так же третье — дитяти первых двух — Логоса. Ты это поймешь по ходу мистерии. Учеников же твоих всех мы оставим в комнатах их под присмотром жрецов.
— Пусть будет так.
Ровно в полночь все жрецы собрались под крышей храма на молитву, чтобы восславить рождение Зона. В руках у каждого довольно толстая горящая свеча. Более часа пели гимны во славу Приснодевы, родившей сына — олицетворение эпохи, затем, сменив свечи в полном молчании, жрецы направились к тайному входу, который ни за что бы Иисус не увидел, не покажи его настоятель храма.
Сейчас вход был открыт настежь. Широкие ступени круто уходили в непроглядную темноту, которая оттеснялась факельщиками, спускавшимися по ступеням перед настоятелем и Иисусом. А уже за ними, со свечами в руках, беззвучно,
Долог путь в каменную глубину, но вот, наконец, и он — рукотворный, как и спуск, склеп в тверди песчаника. Просторный, освещенный семью факелами. В самом центре склепа — мраморная гробница. В ней лежит в погребальных пеленах бог Зон, деревянный идол. Искусно выточенное лицо его будто живое и источает божественное благородство. На лбу его поблескивает золотой крест.
Рядом с гробницей — паланкин. Из ливанского кедра. Инкрустированный золотом и серебром. Наплечная жердь обита войлоком, чтобы не слишком жестко было плечам жрецов-носильщиков, на сам же паланкин как бы наброшена кисейная пелерина.
Гробницу и паланкин окружали жрецы с опущенными в почтении головами.
И вдруг, заставив вздрогнуть Иисуса от неожиданности, настоятель храма громогласно возвестил:
— Настал миг рождения Эона! Слава Приснодеве!
Жрецы запели гимн. Торжественно-радостный. А двое из них принялись с благоговением освобождать бога Зона от погребальных пелен, и чем больше обнажалась деревянная фигура бога, тем гимн звучал громче и торжественней, вскоре он стал будто ощутимой плотностью, спрессовавшейся в каменном мешке; но вот потайной выход открыт, и гимн вырвался через грот на вольный простор, а в склепе стало намного легче дышать.
Эон распеленай. Теперь золотые кресты сияют на каждом предплечье и на каждом колене. Символы вечного солнечного света.
Жрецы-носильщики, двое спереди и двое позади, подняли паланкин, куда с великим почтением был переложен бог Эон, и пошагали к выходу в грот. Гимн смолк. Настоятель храма омыл новорожденного ключевой водой, возродив тем самым и его дух, затем вроде бы по-товарищески попросил бога Эона:
— Дай возрождение Солнцу. Отреши его от зимней скудности…
Носильщики подняли паланкин на плечи свои и гуськом пошагали по тропинке вверх, к храму. Им освещали дорогу факельщики. Настоятель с Иисусом и остальные жрецы следовали за паланкином шаг в шаг.
Вот паланкин поставлен в центре храма. Звучит гимн, теперь уже сопровождаемый звонкой музыкой. Долго. До надоедливости. Но вот настоятель поднял руку, и жрецы-носильщики тут же подняли паланкин. Все расступились, продолжая петь, и паланкин как бы поплыл между колонн.
Семь кругов. Неспешных. Рассчитанных так, чтобы к концу последнего круга восток озарился солнечными лучами.
— Свершилось! — возликовал настоятель, и жрецы дружно подхватили его восклицание, как громогласное эхо.
Переждав восторженное эхо, настоятель обратился к богу Зону.
— Ты, великий бог, дал свежую силу солнцу, и теперь оно с каждым днем станет светить дольше. Ты же отдыхай от содеянного тобой, набирайся сил, дабы через год вновь отдать их солнцу.
Снова гимн. Снова музыка. Теперь умиротворенно-печальная. Паланкин водружен на плечи жрецов-носильщиков, путь которых через грот в склеп.
Когда мистерия была завершена, настоятель вопросил Иисуса:
— Теперь ты понял тайный смысл увиденного? Эон — эпоха. Он по воле Великого Творца отсчитывает года и опекает солнце. На всю его эпоху.