Иезуитский крест Великого Петра
Шрифт:
В случае, если король откажется от соглашения на предложенных условиях, Швеция обязывалась присоединить свои войска к русской армии.
Серьезные дела назревали в Европе.
Англия и Дания беспокоились не напрасно.
Пожалуй, лишь смерть русской императрицы могла сломить ход событий. В европейских дворах со вниманием следили за здоровьем Екатерины I.
«Ваше сиятельство, — сообщал Кампредон своему министру 4 января 1726 года, — хотя недовольство многих русских вельмож не проявилось еще в действии, но оно тем не менее существует, а Царица продолжает вести тот образ жизни, которому предалась
Я уже имел честь докладывать вам, что большинство именитейших русских людей думают о том, как бы ограничить деспотическую власть своей Государыни, а это, у народов свирепых и привыкших к рабству, самый ясный признак грядущего падения. Если они будут ждать, пока царевич возмужает и, взойдя на престол, сам в состоянии будет управлять страною, то пытаться им достичь успеха станет уже поздно. Поэтому есть основание опасаться, что те, которые рассчитывают забрать впоследствии в руки значительную долю власти, постараются учредить правление на подобие английского… Я даже слышал из верного источника, что уже составлен проект новой формы правления и послан к главнокомандующему князю Голицыну на Украину, откуда, вероятно, и последует первый удар; князь же этот имеет сношения с Веною, через генерала Вейсбаха, немца, преданного императору. Оба они ревностные сторонники Царевича, и весьма возможно, что если венский двор одобрит виды друзей императорского племянника, то Царевич вступит на престол при первом же движении, к которому подадут повод…»
Речь шла о русских вельможах — противниках герцога Голштинского.
В Санкт-Петербурге меж тем поговаривали уже, будто австрийский император потребует отречения государыни от престола в день совершеннолетия великого князя.
Слухи эти, начавшие усиленно распространяться едва ли не креатурами английского двора, доходила до Екатерины I и в один из дней, за обедом, она сказала:
— Мне угрожают. Но если понадобится, я встану во главе армии. Я ничего не боюсь.
И тут же приказала двум гвардейским офицерам пойти поторопить с постройкой галер.
Это было в первых числах февраля 1726 года, а 5 марта весь Санкт-Петербург терялся в догадках по поводу странного происшествия.
В тот день государыня присутствовала на учениях гвардейских полков, которое производилось на льду Невы, перед дворцом, а она смотрела на него из окна нижнего этажа, в рост человека от земли. При втором залпе одного гвардейского взвода некий новгородский купец, стоявший в четырех шагах от помянутого окна, упал, сраженный насмерть пулей, которая ударилась затем в стену дворца.
Государыня заметила довольно спокойно:
— Не несчастному купцу предназначалась эта пуля.
Она сорвала шпагу с производившего ученье офицера, и он был посажен под арест, как и все 24 солдата сделавшего выстрел взвода.
В ту же ночь арестовали и посадили в тюрьму полковника ингермландского полка Маврина, брат которого служил гувернером у великого князя Петра Алексеевича.
7 марта граф де Морвиль сообщал Кампредону, что граф Рабутин в дороге, направляясь в Петербург.
Все сильно опасались как бы не произошло возмущения внутри государства. Не потому ли в последних числах апреля 1726 года Екатерина I назначила герцога Голштинского
26 апреля государыня, в амазонке и с командирским жезлом в руках, появилась, сидя в великолепном фаэтоне, во главе полка, выстроенного в одну линию, на площади, перед дворцом герцога, со всеми офицерами на местах, с 16 старинными знаменами полка, нарочно доставленными из Москвы.
Герцог Голштинский прибыл за несколько минут до Царицы и помог ей выйти из фаэтона.
Она заняла почетное место между ним и князем Меншиковым, и герцога провозгласили полковником.
Весь полк сделал залп, повернувшись спиною к Царице. Екатерина I вновь села в фаэтон и пока герцог удалялся, чтоб приготовиться встретить ее у себя во дворце, она дважды проехала вдоль линии.
Все офицеры были приглашены к герцогскому столу, за которым не было женщин, кроме императрицы, как командира полка. Прислуживали ей сам герцог Голштинский и его жена.
За разговором герцог высказал пожелание понемногу наполнить гвардейские полки ливонцами и шведами.
Екатерина Алексеевна молча, как бы в знак согласия кивнула ему.
— А что граф Рабутин, есть ли какие известия об нем? — поинтересовалась вдруг государыня.
— Ваше Величество, граф завтра прибывает в Санкт-Петербург, — последовал ответ.
Посол австрийского императора приехал в северную российскую столицу 27 апреля, в субботу, в 6 часов вечера.
IV
Человек ловкий и опытный, граф Рабутин вел себя по приезде в Санкт-Петербург крайне осторожно, особенно с великим князем Петром Алексеевичем. Он даже делал вид, будто не любит, чтобы при нем упоминали его имя.
Надобно было знать все придворные приключения, и графом были пущены в ход подарки и деньги.
В России, как и в Европе, от денег и подарков, как правило, не отказывались.
Князь А. Д. Меншиков, принимая «гратификации» от Кампредона, не отказывался, к примеру, и от денег, предложенных ему шведским министром Цедергельмом. За пять тысяч червонцев светлейший князь сообщал в Швецию все, что происходило в Верховном Тайном Совете, причем выговаривал себе на всякий случай, чтобы приятельские внушения его не были забыты. Мудрено было бороться против союза Швеции с Ганновером даже такому искусному дипломату, как князь В. Л. Долгоруков, когда Меншиков успокаивал Швецию известием, что здоровье императрицы плохо, что на военные угрозы не следует обращать внимания, так как войска в его руках, и он не допустит войны.
Кодекс придворной жизни, как успел заметить граф Рабутин, сводился к страху и трепету перед могуществом князя Меншикова, к приисканию и соблюдению связей с чинами свиты герцога Голштинского, к присутствованию на балах с членами семей Скавронских, Ефимовских, Гендриковых — родственников императрицы, сохранивших слишком еще свежие следы недавнего превращения ливонцев «низкого происхождения» в российские графы и вельможи.
За особую честь почиталось во дворце получить приглашение следовать за Екатериной Алексеевной в те самые послеобеденные кружки императрицы, где ее величество, находясь в обществе ближайших придворных, оставляла весь этикет и, легонько ударяя по карманам присутствующих, ласково требовала с каждого конфету.