Иезуитский крест Великого Петра
Шрифт:
Хозяин и гость задумались.
Трое братьев Голицыных возбуждали у них справедливый страх и опасения. Умные, сильные, приверженцев много имеют. К Остерману не расположены, но ведь и Долгоруких не терпят. Власти над государем стяжают.
Старший из них, князь Дмитрий Михайлович Голицын, более двадцати лет сряду видевший себя на первых степенях управления, ныне в Верховном Совете тон задавал. Иноверцев ненавидел, ратовал за то, чтоб русские в своем государстве дела вершили, и потому имел много сторонников.
— Он потому-то и Остермана не балует, что тот немец, —
— Так стало быть, судишь, Остермана держаться? — спросил Алексей Григорьевич.
— Может и так, в нонешнее время, — отвечал гость.
За неделю до коронации, 18 февраля, царица-бабка приехала в Кремлевский дворец увидеть внука. Она имела терпение просидеть у него очень долго.
Долгорукие, страшась соперников, старались безотлучно быть при императоре. Надо ли говорить, что они опасались внушений инокини Елены, им неблагоприятных.
Впрочем, Петр II не желал в этот раз тайных задушевных бесед с бабушкой и, как прежде сделала сестра, пригласил на все это время быть с ним тетку Елизавету. Инокиня Елена, однако, прочла внуку родительское нравоучение, попеняла за беспорядочный образ жизни и посоветовала жениться.
— Хотя бы на иностранке, — вздохнула она.
Едва между придворными пронесся слух, что царица-бабка журила внука, как принялись рассуждать о возможном скором возвращении в Петербург. Не станет же Петр II слушать ворчаний бабушки.
Вместо сборов, однако, последовало повеление, запрещающее, под страхом наказания, рассуждать о том, вернется ли двор в Петербург или нет. Было опубликовано: кто станет поговаривать о возвращении двора в Петербург, будет бит нещадно кнутом.
По обычаю предков, государь отправился в Троице-Сергиеву Лавру и там «провел несколько дней в говении, как следовало при совершении важного священного дела».
Короновали Петра II в Москве, в Успенском соборе Кремля, 25 февраля, с величайшей пышностью и тактом.
Вечером накануне коронации во всех московских церквах отслужено было всенощное бдение со всею торжественностью. В восемь часов утра 25-го февраля открылся торжественный благовест в Успенском соборе, где уже находились в полном сборе все духовные сановники. Немедленно отслужен был модебен о здравии его императорского величества, а затем прочитаны часы, следующие пред литургиею.
Между тем, по особому пушечному сигналу, явились в Кремлевский дворец все знатнейшие персоны и прочие чины, в богатых одеждах, определенные к церемонии коронации, и собрались в большой зале.
На дворцовой площади построились рядами императорская гвардия и другие бывшие в Москве полки.
Кремль запружен был народом. Солнце слепило глаза.
В 10 часов утра Петр II вышел из дворцовых палат на Красное крыльцо. Раздался звон во все колокола на Иване Великом. Войска, бывшие в Кремле, взяли на караул, и заиграла музыка с барабанным боем.
Шествие открывала императорская кавалергардия. За ней следовали пажи императора со своим гофмейстером, за ними — обер-церемониймейстер
Праздничное настроение охватывало каждого на площади.
Шли герольдмейстеры Империи Плещеев и бригадир Пашков, генерал-аншефы шествовали с государственными регалиями: государственным знаменем, обнаженным мечом и государственной печатью, несли на двух подушках императорскую епанчу генерал Матюшкин и генерал-лейтенант князь Юсупов, следом несли, также не подушках, державу и скипетр Мономаха. Князь Трубецкой держал в руках императорскую корону. Сделана она была еще по повелению Петра I, для коронования Екатерины I. Драгоценных камней в ней насчитывалось свыше двух с половиной тысяч. Особенно замечателен был рубин, величиною с голубиное яйцо, вставленный на самом верху венца. Камень купили в Пекине при царе Алексее Михайловиче.
За короной шел верховой маршал князь Голицын со своим маршальским жезлом и, наконец, — император, сопровождаемый обер-гофмейстером Остерманом и гофмейстером Алексеем Долгоруким…
При приближении процессии к Успенскому собору, из него вышло высшее духовенство. Архиереи Новгородский и Ростовский окадили и окропили святою водою императорские регалии. Архиепископ Феофан поднес благословящий крест к императору. Процессия вошла в собор.
Золоченые свечи горели в паникадиле. Пол от трона до алтаря устлан дорогими персидскими коврами. Для духовенства по обеим сторонам трона до самого алтаря стояли скамьи, обитые дорогим сукном. Над троном висел бархатный балдахин. Певчие пели сотый псалом: «Милость и суд воспою Тебе, Господи».
Когда император занял свое место на троне, а духовенство на скамьях, колокольный, звон прекратился и певчие умолкли.
В наступившей тишине послышался голос архиепископа Новгородского:
— Понеже вашего императорского величества всемилостивейшее соизволение нам объявлено, что ваше величество соизволили притти сюда для святого помазания, то, по примеру предков ваших и по обыкновению церковному, начало сего святого дела есть исповедание святыя православныя кафолическия веры.
Император вслух прочитал Символ Веры.
— Благодать Пресвятого Духа да будет с Тобой! — произнес архиерей.
По прочтении ектений, паремий, апостола и евангелия, Петр II преклонил колена на особо приготовленную подушку, а архиепископ Новгородский, осенив голову его, положил крестообразно руки на нее и прочел вслух молитву:
— Господи Боже наш, Царю царствующих и Господь господствующих, Иже через Самуила пророка избравый раба Твоего Давида и помазавый его во цари над людем Твоим Израилем!
Император поднялся, а Феофан взял с особого стола епанчу и возложил на Петра II. Государь вновь опустился на колени и новгородский архиепископ прочитал следующую по чину молитву. По окончании ее, Феофан возложил корону на голову Петра II. Государю поднесли императорскую державу. Тотчас же провозглашено было многолетие, зазвонили колокола, раздался пушечный залп и мелкий огонь расположенных в Кремле войск.