Игнатий Лойола
Шрифт:
— Но здесь очень важны мысли, — возразил один из отцов, — сожалеете ли вы в этот момент о грехе? Чувствуете ли раскаянье?
— В этот момент? — Иниго усмехнулся. — Разумеется, нет. Если воин начнёт чувствовать, вместо того чтобы сражаться...
Доминиканец прервал его:
— А если это не война, если на вас просто напали? Просто оскорбили? Или вообще, вам показалось, будто оскорбили? Видите, как опасны могут быть подобные рассуждения. А вы ведь говорите с людьми о заповедях. Даже толкуете их, не имея на
— По-моему, достаточно, — негромко сказал другой священник, не принимавший участие в разговоре.
— Они ещё заговорят, — добавил сердитый монах, осудивший внешность Каликсто.
Отцы вдруг дружно встали и с поспешностью покинули часовню.
— А вы посидите пока здесь, — сказал странникам монах, уходящий последним, и запер часовню на ключ снаружи. Каликсто начал безуспешно дёргать дверь, потом пнул её несколько раз. Лойола с усмешкой смотрел на его старания.
— Ты же, помнится, хотел посидеть со мной в тюрьме, Каликсто?
— Но это же не тюрьма, а часовня! — возмутился тот.
— Лучше не проси, — предостерёг Иниго. — Не ровен час, допросишься.
Ближе к вечеру монахи повели их на обед, причём шли по бокам каждого, будто стражники. В трапезной набилось много народу, и все оглядывали странников с таким любопытством, будто те были, по крайней мере, слонами. Им задавали вопросы. Иниго заметил намечающийся раскол в монашеских рядах. Добрая половина монастырской братии прониклась к странникам симпатией. Однако после обеда их вновь заперли в часовне.
Так продолжалось три дня, потом их всё же перевели в тюрьму, причём не в камеры для преступников, а на заброшенный чердак тюремного здания. Там воняло крысами, всюду валялись грязные погрызенные тюфяки. Арестантов приковали цепью за ноги к столбу, подпирающему крышу. Цепь оказалась совсем короткой, лечь было невозможно, и даже усаживались они с трудом — стальные звенья врезались в тело.
— Всё, как ты мечтал, Каликсто, — поддразнивал Лойола товарища.
Ночь, разумеется, прошла без сна.
Наутро у тюрьмы образовалась очередь, как в Алькале, даже больше. Узникам передавали одеяла, еду и рвались посмотреть на них. Некоторых посетителей почему-то пускали. Они спрашивали, не страшно ли быть обвинённым в ереси. «Растём потихоньку, — думал Иниго, — в юности меня сажали за дебош, недавно в Алькале — за совращение, пусть и духовное, теперь и до ереси добрались».
— Ах, это невозможно вынести! — вскричала одна богатая сеньора, тоже попавшая на чердак, в ужасе зажимая нос. — Как вы выносите это?
Лойола грустно посмотрел на неё.
— Разве вы не хотите попасть за решётку ради любви к Богу? Во всей Саламанке не сыскать цепей, которые я не желал бы из любви к Нему.
— Всё равно это ужасно! — не согласилась сеньора и заплатила тюремщику, чтобы он снял цепи, —
В эту ночь узники расположились со всеми удобствами — наелись гостинцев и легли на чистые одеяла.
Ближе к утру их разбудили шум и крики. По чердачной лестнице загремели быстрые шаги, и возникла фигура, еле различимая в темноте.
— Есть тут кто? — вопрос прозвучал отрывисто, спрашивающий слегка задыхался.
— Мы, — ответил Каликсто, — что там за шум адский?
— Побег, — объяснил неизвестный, — охрану всю убрали. Бегите смело!
— Спасибо, — поблагодарил Лойола, — мы подождём суда.
— Как знаете! — И фигура исчезла.
— Может, стоит всё же уйти, пока можно? — осторожно спросил наставника Каликсто, тихонько собирая остатки еды в узелок. Он боялся признаться, но тюрьма утомила его до крайности. Иниго хмыкнул:
— Я не вижу здесь никакого «можно». Разве нас кто-то отпускал?
Каликсто снова сел на одеяло, радуясь темноте. От стыда у него всегда краснели уши.
Поутру пришедшие разбираться с происшедшим альгвасилы обнаружили пустую тюрьму и двоих арестантов, сидящих на чердаке при открытых дверях.
— Вы слышали ночью что-нибудь подозрительное? — спросили у них.
— Подозрительное? — задумался Лойола. — Пожалуй, нет. Мы слышали только, как разбегались арестанты.
Когда об этом узнали в городе — всю площадь перед тюрьмой заполонил народ. Странников немедленно перевели с чердака в особняк, стоявший напротив. Новые условия оказались просто роскошны, но на свободу выйти по-прежнему запрещалось, и посетителей теперь не пускали. Наконец пришло время суда.
На допрос вызвали одного Лойолу. Каликсто перед этим перевели обратно в тюрьму. Судьями были три доктора теологии и один бакалавр. Этот бакалавр прямо-таки горел желанием уличить в чём-нибудь арестанта.
— Мы знаем, у вас на свободе остались помощники, не отпирайтесь! — начал он. — Вы должны указать их адреса, это может облегчить вашу участь.
— Моя участь находится в Божиих руках, я навряд ли могу её облегчить, — спокойно сказал Иниго, — а адресов у моих товарищей нет. Мы все — странствующие студенты. Вряд ли они прячутся. Вы можете поискать их в университете, если захотите.
— Вы понимаете, что творите? — бакалавр нахмурился и слегка надул щёки для значительности. — Вы не учены, а беседуете о добродетелях и о пороках! А ведь говорить об этом можно лишь двумя способами: или от учёности, или от Святого Духа. Образования у вас пока нет. Значит, вы претендуете на святость?
Лойола молчал, глядя на потолок. Доктора наук начали нетерпеливо покашливать.
— Нехорошая тема для беседы, — наконец выдал он, — давайте поконкретнее: если мы заблуждаемся в чём-то, скажите нам, если нет — отпустите, мы пойдём завершать образование.