Игнатий Лойола
Шрифт:
— Нас охранит Бог! — торжественно произнесла мать.
Он кусал губы, думая, как остановить этих новоявленных праведниц. Если с ними что-нибудь случится — это ляжет на его совесть тяжким гнетом.
— Я вынужден буду сообщить вашим родственникам... начал он, но женщины посмотрели на него с такой смертельной обидой...
— Это нечестно, — сказала дочь. — Зачем пробуждать огонь в душах, если потом гасить его?
— Идите, — вздохнул он, — да благословит вас Бог.
Так тяжело у него на душе не было уже давно, пожалуй, с момента неудачного выступления на теологическом
Через несколько дней к нему пришёл альгвасил и со словами: «Пойдёмте-ка со мной ненадолго» отвёл в тюрьму.
Там он просидел чуть ли не месяц, но никто и не думал допрашивать его. Зато многочисленные последователи рвались навещать заключённого, и у тюрьмы образовалась очередь. К нему приходили университетские сокурсники и профессора, а четыре верных товарища умоляли посадить их вместе с наставником. Особенно рвался в тюрьму Каликсто, первым примкнувший к Лойоле. Он был высоченного роста и с большими кулаками, чем повергал тюремщиков в беспокойство.
По прошествии восемнадцати дней с момента заключения арестанта повели на допрос, проводимый всё тем же викарием Фигероа.
— Скажите, вам известны Мария дель Ваде и Луиза Гонзалес? (Так звали восторженных беглянок).
Лойола ответил утвердительно.
— А вам известно, где они находятся?
Иниго покачал головой.
— Очень жаль. Вам вменяется в вину их исчезновение. Полагают, именно вы подстрекали их покинуть дом.
— У меня нет доказательств, но, видит Бог, я всячески отговаривал их от этого.
— Ага. Значит, вам были известны их планы. Вы сами признались в этом.
— Вы не инквизитор и не судья, — сказал Иниго, — что вы хотите от меня?
— А вот посмотрим! — загадочно сказал Фигероа, и Иниго снова увели.
На следующий день викарий сам пришёл к заключённому и объявил: пропавшие дамы вернулись. По их словам, Иниго их действительно к побегу не подстрекал, а всячески отговаривал. Значит, обвинение в этом злодеянии с него снято.
— В этом? А разве есть другое? — поинтересовался заключённый.
— Вы все практикуете теологию, не окончив университета, и потом... инквизицию не устраивает ваш внешний вид.
— И что же не так в моём виде? — возмутился Лойола. — Мы с товарищами перекрасились сразу после ваших слов.
— Обуйтесь. Нельзя ходить босиком, — мрачно объяснил викарий. Иниго язвительно посоветовал:
— Вы уж сразу скажите, может, ещё как-нибудь доработать костюм? Причёсочки, может, какие-нибудь особенные?
— Идите, — прервал его викарий, — вы свободны.
Едва покинув тюрьму, Лойола в бешенстве пустился на поиски епископа Толедского, начальника этого Фигероа.
Как он и подозревал, епископ не особенно вдавался в суть расследований своего подчинённого. Сам он отличался свободолюбивым нравом и даже уважал Эразма Роттердамского — и за многотомные учёные труды, и за сатирические «безделки», вроде «Похвалы глупости».
Иниго обрадовался, увидев перед собой священника, умеющего выслушать с пониманием. В последнее время ему не везло на таких. Почти со слезами он просил епископа дать ему совет, как поступить со сложившейся в Алькале ситуацией.
— Идите
На прощание Фигероа — надо отдать ему должное — одарил студенческой одеждой и четырёхугольными шапочками не только Лойолу, но и четырёх его товарищей.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Они пришли в Саламанку с намерением учиться, более твёрдым, чем когда бы то ни было. Однако в разгар лета профессора отыскивались с большим трудом. Поэтому, ознакомившись с планом будущих занятий, странники снова занялись любимым делом помощи душам.
Лойола вместе с Каликсто как раз растолковывали страждущим способ испытания совести, открытый в Манресе, когда к ним подошёл молодой монах-доминиканец.
— Отцы весьма наслышаны о вашем праведном образе жизни, — сказал он. — Они желают видеть вас у себя, дабы спокойно потолковать обо всём. Предлагаю пойти прямо сейчас.
— Пойдём? — спросил Иниго товарища. Тот не возражал.
— Отчего же нет?
Они пошли за монахом по узким улочкам. А день этот оказался очень знойным, и к обеду жара стала просто невыносимой. Огромный Каликсто снял студенческую лобу (что-то вроде рясы), подаренную Фигероа, и нёс её в руках. Лёгкая, но неудобная ноша раздражала его всё больше. Увидев нищего, сидящего в тени одинокого дерева, он бросился к нему, словно к спасению, и отдал надоевшую одежду. Сам же после этого остался в короткой рубахе, коротких же обтрёпанных штанах и длинных, много выше щиколоток, ботинках со шнурками разного цвета. Выглядел он при этом совершенно дико, но Иниго, памятуя собственные эксперименты с костюмами, промолчал.
Так они пришли к доминиканцам. Один из них тут же выказал возмущение внешним видом Каликсто.
— Я отдал свою одежду нищему! — гордо объяснил тот. Монах, поморщившись, процедил: «Caritas incipit a se ipso» («Забота должна начинаться с себя самого»). Остальные отцы вели себя благожелательно. Привели гостей в часовню и, усадив, приступили к расспросам.
— Расскажите нам, господин Иниго, о вашем учении. Правда ли, что оно допускает относительность смертного греха?
— Моё учение? — он удивился. — Разве есть какое-то учение? Мы просто стараемся совершенствовать душу для наиболее достойного служения Господу.
— И как же ваши совершенные души относятся к смертному греху? Для них это абсолютное понятие?
— Интересный вопрос. Я никогда не задавал его себе. Но здесь, вероятно, всё зависит от цели, которую ставит перед человеком Бог.
— Вот как? — доминиканец встал и начал медленно прогуливаться к алтарю и обратно. — И какие же цели оправдывают смертный грех?
Иниго задумался.
— Сложно сказать... Хотя почему же? Вот простой пример, с которым могут встретиться многие. Убивать — смертный грех. Но если вы на войне... (перед его внутренним взором встали памплонские стены) и ваши противники такие же христиане, как вы...