Игорь и Милица
Шрифт:
Игорь, бледный, нахмуренный и сурово сосредоточенный, с крепко стиснутыми зубами, перебегал от одной группы солдат к другой, всюду поспевая, всюду оказывая помощь.
— Испить бы малость… — просит вспотевший в непрерывной работе стрелок, утирая левой рукой пот, обильно струившийся с лица, a правой пристраивая винтовку на валу окопа.
Едва дослушав последнее слово, Игорь захватил находившийся тут же чайник и помчался к канаве, наполненной дождевой водой; почерпнув ее, он вернулся в окоп и подал воду солдатику.
— Спаси тя Христос, паренек. Истинно ублаготворил душеньку, — духом
— Заряди-ка запасную, дите, — просит другой, протягивая ему винтовку.
С тем же сосредоточенным лицом юноша под тучей жужжащих над его головой пуль заряжает ружья. И среди всей этой непрерывной горячки, работы в пекле самого ада, в соседстве смерти, он не перестает думать о Милице ни на один миг.
Разнося питье и патроны, заряжая ружья, помогая перевязывать раны, юноша томился непрерывной мукой страха за участь раненого друга, ехать к ней сейчас нечего было и думать: пули тучами носились над полем; тяжелые снаряды неприятельских гаубиц то и дело ложились здесь и там, вырывая воронками землю, осыпая дождем осколков все пространство, отделяющее два неприятельских отряда один от другого.
Да к тому же не на чем было и ехать теперь.
Венгерец, разнесенный на части шальной шрапнелью, давно уже исчез с лица земли. Пробираться же медленно ползком под этим свинцовым градом взяло бы немало времени. Теперь же каждая минута была дорога. A между тем раненая и беспомощная Милица могла уже давно умереть. — «Я виноват, я виноват. И буду виноват один в ее гибели. Потому что, сам толкнул ее, слабую девушку, на этот тяжелый боевой путь. И нет мне прощения», терзался ежеминутно бедный юноша. Да и не одного Игоря тревожила участь его друга.
Солдаты то и дело, несмотря на горячку боя, осведомлялись о втором «дите». Онуфриев, тот несколько раз заставлял повторит Игоря рассказ обо всем происшедшем с «младшеньким разведчиком», как он называл иногда Милицу или Митю Агарина, и этими расспросами еще более бередил душу Игоря. Чтобы забыться хот немного, юноша хватал винтовку, проворно заряжал ее и посылал пулю за пулей туда, вдаль, где намечались при свете молодого утра синие мундиры и металлические каски немцев, соединившихся с их верными союзниками.
A бой все разгорался с каждой минутой…
— Эй, братцы, тяжко… — срывается где-то близко, совсем близко по соседству с Игорем, и молоденький, безусый солдатик валится, как подкошенный, выронив из рук ружье.
Игорь бросает винтовку и стремительно кидается к раненому. Быстрыми, ловкими руками открывает он походную сумку стрелка, достает из нее пакет с перевязочными средствами и живо делает перевязку, предварительно взрезав рукав рубахи, прикрывающей окровавленные лохмотья того, что за минуту до этого носило название человеческой руки. Потом бежит разыскивать санитаров, сдает им раненого и снова возвращается на свое место. И снова хватается за ружье… О, сколько времени пройдет, пока не окончится эта неравная борьба наших чудо-богатырей с вдвое сильнейшим врагом
И как бы в подтверждение его мыслей где-то рядом, совсем близко, за окопом с оглушительным треском разрывается снова тяжелый снаряд, и тысяча осколков взлетает на воздух. Густой черный дым на время застилает все кругом. Когда он рассеивается, Игорь видит: глубоко в землю уходит воронко образное отверстие, вырытое снарядом; ближайшие деревья выворочены с корнями… Камни, находившиеся на краю окопа, с силой отброшены дальше. Кто-то глухо стонет подле, и четыре изуродованные человеческие тела слабо барахтаются на земле… На плечо потрясенного Игоря опускается загрубелая, мозолистая рука Онуфриева.
— Ступай, дите, ступай… Не равен час, и тебя пристукнет, — сурово говорит он, нахмурив брови.
К месту катастрофы спешит Любавин.
— Санитаров! Носилки! — слышится знакомый охрипший среди этого ада голос офицера, и он первый наклоняется к ближайшему раненому солдату.
Глава VII
— Ишь, шельмы, как есть на прицел в нашу сторону берут, — весело бросает Петруша Кудрявцев, без устали работая винтовкой.
— И то, дяденьки, на прицел, Ишь баню задали, синие черти!
— A ты что ж это кланяешься все, братец? Вишь ты, y нас он какой: перед кажинной пулей приседает, — насмешливо проронил Онуфриев по адресу молодого купеческого сынка Петровского, который, действительно, приникал к земле под пролетавшими над его головой пулями и снарядами.
— Не больно-то лебези перед ней, братец. Кланяйся не кланяйся, a она все свое возьмет, — поддерживал Онуфриева и Кудрявцев.
— Береженого Бог бере… — начал было третий солдатик и не договорив, распластал руки и тяжело грохнулся навзничь.
— Царствие небесное, готов… На месте. Эх, жаль, хороший человек был: вот тоже кланялся парень, a она свое взяла, — сокрушались товарищи.
— A и впрямь, братцы, в нашу сторону заладили палить проклятые. Выбить бы их скореича, a то скольки они нам народу перепортят. Страсть!
— Смотри братцы, опять «чемодан» летит. [20]
20
«Чемоданами» прозвали наши солдатики снаряды тяжелых орудий.
— И то «чемодан». Ну, с таким чемоданом далеко не уедешь.
— Ло-жи-ись! — пронеслось по окопу, и едва только люди успели принять команду, как тяжелый снаряд неприятельской гаубицы снова пролетел над их головами и грохнулся позади окопа, роя воронкой землю и сыпля градом осколков, разлетающихся во все стороны.
— Эх, в штыки бы! — послышался чей-то неуверенный голос.
— Нельзя, покудова приказа нет… Вишь капитан сюда бежит. Небось сказано будет, когда придет время.