Игорь Святославич
Шрифт:
— Ну смелее, Вышеслав, — громче проговорила Ефросинья. — Игорь далеко, это такая удача. Никто нам не помешает…
Теперь Вышеслав знал, как себя вести.
Он отстранил руки Ефросиньи я отступил назад, пробормотав:
— Странно мне слышать такое из твоих уст, княгиня, не узнаю я тебя!
— Вот как? — Ефросинья склонила голову набок, обняв руками себя за плечи.
В ее позе была смесь разочарования и стыдливости.
— По-твоему, Вышеслав, со мной приятно лишь латинские книги переводить? Ни для чего другого я не годна? — В голосе Ефросиньи
— Княгиня, позволь мне удалиться, — произнес Вышеслав, прижав руку к груди. — Время позднее…
— Постой! Куда тебе спешить? — властно сказала Ефросинья. — Иль тебя кто-то дожидается на ложе?
— Не пристало мне любоваться тем, что князю моему предназначено, — отступая к двери, вымолвил Вышеслав.
— Да князь ничего не узнает, глупец. — Ефросинья сделала шаг вслед за Вышеславом. — Не уходи! Я велю тебе остаться!
Вышеслав вышел, затворив за собой дверь так, чтобы та не стукнула громко.
Ефросинья опустилась на стул, уронив руки на колени.
Прошло несколько долгих минут, прежде чем Игорь выбрался из своего укрытия за печью, отряхивая с себя пыль и паутину.
Ефросинья взглянула на мужа снизу вверх и виновато промолвила:
— Удерживать его силой ты мне не велел.
Игорь с довольной улыбкой погладил супругу по волосам.
Он был рад тому, что увидел. Его вдруг осенило: ведь Фрося могла оказывать Вышеславу знаки внимания и тешить себя надеждами на взаимность. Скорее всего так и было, покуда Игорь развлекался с другими женщинами. Только Вышеслав не поддался искушению. И своими мечтами жена наверняка делилась с подругой, называя Вышеслава «своим» возлюбленным.
Все это пронеслось у Игоря в голове.
— Ты была неподражаема, Фрося, — целуя жену, сказал он. — На месте Вышеслава я, пожалуй, не устоял бы.
— Имей в виду, голубь мой, коль ты опять потянешься к Алене, я займусь Вышеславом всерьез, — пригрозила Ефросинья. — И добьюсь своего!
— Не выйдет, милая, — засмеялся Игорь. — Вышеслав поедет обратно в Путивль воеводой. Люди тамошние просят меня об этом.
За Вышеслава действительно просили и бояре путивльские, и простые горожане. Запомнился он людям своей храбростью и справедливостью.
Игорь отправил друга в Путивль.
Терем княжеский в Путивле был еще не достроен, поэтому Вышеслава с радостью принял в своем доме Борис Ясновитич.
Дел предстояло много. На первом месте был сбор денег и драгоценностей для выкупа из полона ратников путивльских. Этим занимался тысяцкий Борис, которого Игорь утвердил на это место. Помимо этого на заботах молодого тысяцкого было обучение войска, воинов в котором, как и прежде, было немного.
— Коль по весне поганые опять навалятся, не ведаю, как отбиваться будем, — честно признался Борис Вышеславу.
— В Глухове и Рыльске киевляне стоят, они помогут, — ободряюще сказал Вышеслав. — Опять же Игорь в дружину к себе набирает людей охочих. Думаю, к весне будет
Встретился Вышеслав и с боярыней Епифанией.
Та стала жаловаться ему на свое несчастье:
— Дочка у меня забеременела и не сказывает от кого, таится. Я так подозреваю, наверно, какой-то степняк обрюхатил Василису прошлым летом. От нехристей немало женщин пострадало тогда. Служанка моя Оксинья и не молода уже, но и на нее позарился какой-то черт кривоногий! Предупреждала я, что в погребке не отсидишься. Падчерицу золовки моей поганые впятером обесчестили, а отроковице всего-то четырнадцать годков. Заикается теперь, бедняжка.
— Поговори хоть ты с Василисой, боярин, — попросила Епифания Вышеслава. — Она частенько тебя вспоминает.
Вышеслав не стал откладывать встречу с Василисой, судьба которой была ему небезразлична.
По февральскому липкому снегу вдвоем с Епифанией отправился он извилистой тропинкой вдоль оврага, выйдя из дома тысяцкого.
В голых ветвях яблонь и лип перекликались шумные галки. Солнце светило уже по-весеннему, под его жаркими лучам и оседали сугробы.
Вышеслав и Епифания не спеша шли по улице. Встречные люди узнавали воеводу: женщины кланялись, мужчины снимали шапки.
Вышеслав загляделся на тесовые чешуйчатые маковки и сверкающие позолотой кресты большого Вознесенского собора. Выше крестов были только голубые небеса и хлопающая крыльями стайка сизых голубей. Он замедлил шаг и перекрестился, обнажив голову.
Терем Епифании находился на соседней улице. Василиса стояла на крылечке в наброшенной на плечи шубейке. Увидев, с кем идет ее мать, девушка опрометью кинулась в дом.
— Застеснялась, — усмехнулась Епифания.
В присутствии матери Василиса была неразговорчива с гостем, но когда Епифания оставила их одних, отчаяние девушки прорвалось наружу.
— Жалею, что сама себя не убила, когда прикончила насильника. Тогда робость помешала, теперь не могу из-за него руки на себя наложить. — Василиса указала глазами на свой живот. — Матушка твердит: грех, грех… Подружки то же самое говорят, а сами шепчутся за моей спиной. Им ведь ведомо, что когда половцы ворвались в Путивль, я вместе с матушкой за монастырской стеной укрывалась. Догадываются, что не от поганого я понесла. А как скажешь правду? Да и не поверят люди.
Василиса опустила голову, но не заплакала. Видимо, все слезы уже выплакала.
— Уехать бы мне отсюда, — тихо добавила она, — да матушка не отпускает.
Вышеслав молчал, не зная, что сказать.
Вдруг ему захотелось круто изменить к лучшему жизнь этой милой большеглазой девушки, да и свою жизнь тоже. Довольно с чужими женами путаться, пора бы свою заиметь.
— Василиса, а ты впредь говори, что моего ребенка носишь. Я ведь не просто так, я свататься к тебе пришел.
Изумленные девичьи очи так и вскинулись на Вышеслава.
— Мне хоть и тридцать четыре года, но я еще могу с иным двадцатилетним парубком побороться, — сказал Вышеслав и подмигнул Василисе. — Пойдешь за меня?