Игорь Святославич
Шрифт:
В начале лета из Новгорода-Северского отправилось в степи новое посольство, теперь уже с деньгами и подарками для половецких ханов.
В ожидании своих людей Игорь иной раз грозился, меряя шагами просторную гридницу:
— Мне бы только вызволить из плена брата, сына, племянника да дружинников, я бы отплатил поганым за свой позор! Сговорил бы к походу на Дон Рюрика и Святослава. Отнял бы с бою всех прочих пленников, а знатных половцев в полон нахватал бы. Вот тогда и поторговались бы!
Ефросинья укоряла мужа:
— Только-только
Игорь мрачнел.
Наконец долгожданное посольство вернулось в Новгород-Северский.
То был радостный день для Игоря и Ефросиньи, для многих других русских людей.
Широкий теремной двор заполнила толпа пестро одетых юношей и мужчин. В этой толпе Игорь увидел брата Всеволода и бросился обнимать его.
— Вижу, приодели тебя половцы, — молвил Игорь, похлопывая Всеволода по широким плечам. — Кафтан на тебе половецкий и порты и пояс, шапка только русская!
— Поистрепалась моя одежка в плену, вот нехристи и сжалились, — усмехнулся Всеволод. — Да они многих из наших приодели, чтоб те не в лохмотьях домой возвращались.
Племянника Святослава Игорь не узнал в половецком-то платье. Зато Агафья распознала сына сразу и со слезами прижала к себе.
Святослав Ольгович выглядел возмужавшим. В нем явственно проступила природная мужественность, коей в полной мере обладал его покойный отец.
— Сын-то у тебя, Агафья, как возмужал! — подмигнул Игорь Агафье. — Пора молодцу невесту подыскивать. У меня имеется девица на примете.
— Не суетись, князь, — властно сказала Агафья, — невесту мы и сами присмотрим. Чай, не слепые…
Вокруг обнимались и целовались женщины со своими мужьями, отцами, братьями, разлука с которыми длилась целый год. Год, наполненный тоской и отчаянием. Больше двухсот дружинников возвратились домой из половецкого плена. В их числе был и тысяцкий Рагуил, и княжеский спальничий Ядрей, и другие воеводы.
Игорь суетился в этой шумной толчее, отыскивая сына, спрашивая о нем всех и каждого. Наконец ему сказали, что Владимир остался у половцев: не отпустил его Кончак.
— Не доверяет! Не доверяет мне Кончак! — злился Игорь наедине с Ефросиньей. — Чувствует, старый степняк, что месть я ему готовлю. Сыном моим прикрывается!
Ефросинья молча стояла у окна, по которому барабанил дождь: лето нынче выдалось мокрое.
— А может, не заладилось что-то у Кончака? — размышлял Игорь. — Может, не люба Владимиру дочь его? Как думаешь, жена?
Ефросинья повернулась к Игорю, зябко кутаясь в теплый платок, подняла на него заплаканные глаза и промолвила печально:
— Какая радостная уехала Агафья с сыном в свой Рыльск. И Ольга не нарадуется на Своего Всеволода. И
Игорь подавил раздраженный вздох. Порой чувствительность Ефросиньи была ему неприятна.
Всеволод и Ольга еще какое-то время жили в тереме Игоря. Каждый день задавались пиры, на которые приглашались вернувшиеся из неволи бояре и их сыновья.
Мужские разговоры, сдобренные хмельным питьем, часто теряли меру в пылу спора либо в обсуждении очередного похода в Степь и резали женский слух грубыми высказываниями или неприкрытой бранью.
Поэтому Ольга и Ефросинья, устав от мужского общества, часто уединялись, чтобы поговорить о наболевшем.
— Послушать Всеволода, так он неплохо жил в плену, — заметила как-то Ефросинья.
— А разве ханы страдают, угодив в плен к русичам? — пожала плечами Ольга. — Тем более что иные из ханов доводятся родственниками русским князьям.
— Вот и моему Владимиру Кончак свою дочь в жены прочит, — с грустной задумчивостью промолвила Ефросинья. — Хоть бы одним глазком взглянуть, какая она.
— Чай, не страшнее наших русских девиц, — улыбнулась Ольга. И, посерьезнев, спросила: — У тебя с Вышеславом-то как?
Ефросинья печально вздохнула:
— Все кончилось, Олюшка. Вышеслав недавно женился, боярскую дочь за себя взял. Была я на свадьбе, видела его суженую. Молода, пригожа, не чета мне. Зовут Василисой.
— Ну и не страдай. — Ольга обняла подругу за плечи. — Все едино к тому и шло. Я вижу, Игорь к тебе переменился. С чего бы это?
— Другим он из плена воротился, — ответила Ефросинья, — переболел душой.
— Правду молвят, не бывает худа без добра, — заметила Ольга.
— Они вон опять поход замышляют, — кивнула Ефросинья в сторону двери, из-за которой доносились громкие голоса мужчин. — Стало быть, закончится это добро новым худом.
— Теперь-то Игорь и Всеволод не отважатся в Степь одни идти, — сказала Ольга. — Хватили лиха-то…
Проводив Всеволода в Трубчевск, Игорь отправился в Киев.
— Унижаться еду, — сказал он на прощание Ефросинье, — выклянчивать у Святослава злата-серебра. У него-то сундуки полны богатств, не то что у меня.
Из Киева Игорь вернулся раздраженный.
— Отсыпал мне гривен князь киевский от щедрот своих. Однако и нравоучениями не обошел, — жаловался он жене. — А тут еще приехали к нему на праздник Рождества Иоанна Предтечи оба Ростиславича, Рюрик и Давыд. Так тоже попрекали меня гордыней и неразумием, как будто сами святоши! Я, видишь ли, замыслы ихние порушил, внес раскол в единство. Мол, на мне смерть Владимира Глебовича, разорение погаными Римова и прочих градов. Каково, а?