Игра без ставок

Андреев Николай

Лес:

Когда в твой чертог пришел Человек, Ты знал — он всего лишь гость, Увы, Брилланон — эльфийский король, Ошибся ты только раз. И в этом ищи источник всех бед, Напрасно пролитых слез, Недолго тебе хранить эту боль — Надменность сгубила вас…

Море:

Вперед

в пустоту ты делаешь шаг — В объятья тебя приму… И ты, Брилланон — эльфийский король, Покой обретешь на дне…

PS.

И крики на миг замрут на устах: Враги лишь потом поймут, Что их победил последний герой С улыбкою на челе…

Автор стихотворения: Ринат Харунов,

Оперативный позывной newcomer

А.Х

Стоял погожий сентябрьский денёк, в который так приятно выбраться на природу, посмотреть на замершую воду озёрной глади. Здесь, в лесу, вдали от городской суеты, всегда дышалось вольготней. Никто не сигналит сзади, срывая накопившееся за часы стояния в пробке волнение. Никто не сверлит очередную (сороковую или пятидесятую, со счёта успеваешь сбиться) дыру в стене соседней квартиры. Никто не смотрит исподлобья, с ненавистью и злобой, когда именно тебе дают повышение, а другим делают выговор…

Но Ивану Карамзину, для друзей — просто Ванюхе, даже здесь, за десятки километров от суеты вечно бодрствующего, вечно нервного, вечно грязного города, было скучно. Давным-давно ушёл блеск из жизни. Победы и удачи уже не радовали, не доставляло удовольствия обставить оппонента в «подкидного» или выиграть конкурс на лучший проект месяца. Не бередил душу, а только вызывал зевоту очередной выпуск новостей, мозолил глаза очередной «звездун», не способный спеть хотя бы одну коротенькую песню сам, без фонограммы…

Карамзину было скучно — и это оказалось худшее чувство, какое Иван только мог себе представить. Просыпаясь и думая лишь о том, когда можно уснуть и забыться, о том, как побыстрей даже не прожить — просуществовать — очередной день, Карамзин пугался самому себе. Нет, раньше он был не таким, раньше каждый день, каждый час отличался от другого, был особенным, неповторимым… Только где они все, эти неповторимые, уникальные дни? Они остались в где-то там, позади, в прошлом, вместе с молодостью и счастьем…

— Ребят, пойду я, что ли, погуляю. Развеюсь… — серо, бесчувственно произнёс Иван, направляясь в сторону леска, окружавшего озеро.

— Ты только смотри, опоздаешь — сам виноват! Шашлык без тебя съедим! — рассмеялся Санька Балагуров, устраивая подлинно шаманские пляски вокруг самодельного мангала с томившимся на шампурах мясом.

— Ну и пусть, — пожал плечами Иван, даже не оборачиваясь к Саньке. — Не велика потеря.

Первые опавшие листочки шуршали под ногами. Метрах в двадцати дятел пару раз стукнул по дереву — и затих. Побрезговал…

Ветер шелестел

в кронах деревьях, играясь с листвой, выделывая немыслимые па и пируэты, вытворяя такое, что за жалчайшее подобие этих движений лучшие танцоры душу бы продали. А заодно все органы заложили в ломбард.

Иван не обращал на это никакого внимания: он просто бродил по лесу, от дерева к дереву, от кочки к кочке, смотря вперёд — и только вперёд. Казалось, ничто его не трогало, ничто не заботило, ничто не могло пробудить интерес к окружающему миру.

Внезапно раздался хруст ломающейся ветки — шагах в пятнадцати от Карамзина. И ещё раз. И ещё. Иван инстинктивно повернул голову в ту сторону, откуда шёл звук — и обомлел.

Сквозь лес продиралось нечто такое огромное, волосатое, косматое, тёмное… И на медведя это было совершенно не похоже. Двигалось ЭТО на задних лапах, размахивая передними в такт шагам. Линии тела были практически человеческими: такие ноги могли бы быть у тяжелоатлета, бёдра — у борца сумо, а голова… Да, а вот голова была явно не человеческая: это Иван понял, едва ЭТО обратило на него свой взгляд. Тяжёлый, мутный, с глубоко запрятанной животной яростью и ненавистью. Взглянув на Карамзина, ЭТО повернуло голову и продолжило свой путь.

Ванюха стоял неподвижно, словно статуя самому себя. Только ресницы — «хлоп-хлоп» — хлопали не переставая. Лишь когда ЭТО пропало из виду, став уже ТЕМ, Карамзин очнулся — и побежал со всех ног обратно к озеру, к друзьям, к шашлыку…

— Ребята! Там! Такое! ТАКОЕ! ТАМ! — оглашал Ванюха лесок своими неистовыми воплями, спеша поделиться то ли радостью, то ли страхом, а то ли средним арифметическим из этих чувств, с ребятами…

Ни земли, ни солнца, ни звёзд не было видно из-за измороси, мельчайших капелек, собиравшихся в огромные сероватые кучи-тучи.

— Угораздило же Тетраграмматона здесь поселиться. Апчхи!

Если бы кто-то увидел со стороны эту картину — двух зависших в воздухе людей, за спинами которых угадывались очертания огромных серебристо-стальных крыльев, похожих на лебединые — направился бы к врачу. «Ибо-надо, братец, надо» — слишком уж это походило на приступ «белочки», извращённой такой «белочки», где вместо зелёных чертей — ангелы. И совсем даже не зелёные.

— Зато на какие великие деяния нас настраивает это местечко! Так и хочется сеять разумное, доброе, вечно среди людей — и как можно дальше отсюда.

— Это уж точно… Знаешь, я тебе так благодарен за тот фокус с Иваном Карамзиным, подопечным моим! А то, видите ли, перестала жизнь нравиться, серым всё стало, скучным! А ты его — рраз! И сразу Иван жизнь возлюбил, и сразу интерес пробудился. Только вот как бы мне его отучить бегать по лесам с группой таких же… энтузиастов, с камерами и всякими приборами наперевес.

— Да не стоит благодарности, право, не стоит! Вот помню, как в одиннадцатом динозавра изобразил в Шотландии! Какая игра. Какой образ, какой полёт фантазии! Так до сих пор ищут да ищут… А здесь — так, низкопробная роль, повторился… Повторяться я стал, дружище, повторяться. Плохо это. Ничего нового не могу придумать, не идут образы — и всё… Не идут.