Игра души
Шрифт:
– Кто это был?
– Поступили еще жалобы.
– От моих студентов?
– О, нет. Они в восторге. Ты неправильно меня понял.
– Руководство?
Стив на секунду заколебался, подтверждая ответ.
– Да ладно, Стив. Хватит шутить.
– Это из-за твоей программы, которую ты записываешь по вечерам.
– Мой подкаст? Это мой личный проект. Он не имеет к факультету никакого отношения. Ты не можешь…
– Ты должен… прекратить свои нападки. Твои заявления… волнуют воду.
– Теперь ты точно шутишь. Ради бога, мы преподаем журналистику. Моя программа оскорбляет чувства директоров?
–
– Я сделаю вид, что не слышал ничего из того, что ты мне сейчас сказал, – ответил Джим, давая понять, что разговор окончен.
– Джим… Я не прошу тебя прекратить вести этот подкаст. Я только прошу, чтобы ты пересмотрел его содержание.
Профессор покачал головой.
– Джим, это всего лишь любительская программа, которую ты записываешь у себя дома. Разве она того стоит? Ты что-то с этого получаешь? Ты действительно хочешь, чтобы совет засыпали жалобами из-за твоих идей, которые никто даже не слушает?
– Да это один из самых популярных подкастов среди наших студентов, Стив. Он служит им примером, в нем я показываю, каким должен быть настоящий журналист.
– Послушайся моего совета, Джим. Брось это. Я знаю, что тебе необходимо чувствовать себя журналистом и что этот подкаст, как ты его называешь, помогает тебе поддерживать связь с миром, но… Поверь, мне больно это говорить, но ты скорее преподаватель, чем журналист. Поэтому ты больше не работаешь ни в одном издании. Оставь это. Ты добьешься только того, что тебя вышвырнут и отсюда.
Джим не ответил, хотя в его голове кружились десятки различных оскорблений, которые он предпочел сдержать. Это был удар в спину.
Когда-то он был главным редактором газеты «Геральд» и считался одним из лучших финансовых аналитиков. Однако после мягкого, но неизбежного поворота в сторону сенсационности ежедневных новостей, в разгар жестокой войны за все уменьшающееся число читателей печатных изданий, он был уволен без права на возражение. Он не поспевал за тем, что хотели читать люди, и в тот момент, когда мгновенность Интернета начала задавать скорость новостей, его серьезный стиль и привычка досконально проверять достоверность каждого факта оказались неинтересны для рынка.
– Пока, Стив. Увидимся в понедельник, – сказал он.
– Послушай меня. Это ради твоего же блага, – ответил Стив вместо прощания.
Глава 5
Боли все равно, ждешь ты ее или нет, видел ли ты ее только что или несколько лет назад, что ты не знаешь о ней. Она появляется на пороге, даже если ты никого не ждешь.
Было уже одиннадцать часов вечера, когда Бен Миллер позвонил в дверь дома семьи Эрнандес – маленького деревянного строения в два этажа с москитными сетками на двери и ржавых оконных решетках. Внутри горел свет, из мусорного ведра торчало два полных черных пакета и третий полуоткрытый. Последний, по-видимому, стал жертвой
Куинс был почти точной репрезентацией Америки в миниатюре: богатый и оживленный центр, где жили обеспеченные представители высокопоставленных должностей, бедные кварталы, густо заселенные иммигрантами со всего мира, и запущенные, кишащие преступностью районы. Округ Элмхерст можно было условно отнести ко второй категории, хотя от улицы к улице его принадлежность плясала между всеми тремя группами, размывая разграничительную линию. Смешение разных классов было бомбой замедленного действия, время от времени взрывавшейся каким-нибудь уличным ограблением. Некоторые смотрели на эти конфликты как на логичное следствие разницы уровней дохода соседей, живущих дверь в дверь друг от друга.
Миллер позвонил в звонок и несколько секунд спустя увидел перед собой недовольное лицо незнакомого мужчины с козлиной бородкой и в белой майке.
– Дома ли Оскар и Хуана Эрнандес?
– Оскар! – крикнул тот. – Тут к тебе какой-то тип.
Из дома послышался протестующий голос, выкрикивавший какие-то слова на испанском, которых Миллер не понял. Мужчина, открывший ему дверь, исчез в темноте, а Миллер стоял на пороге, совершенно раздавленный причиной своего визита. Он нервничал и сердился, как и в первый раз, когда пришел сюда после заявления об исчезновении Эллисон.
Тогда родители девочки приняли его с неохотой. Они подали заявление только по просьбе одного из преподавателей религиозной школы, где она училась, потому что Эллисон вот уже три дня как не появлялась на занятиях. Так как ни от нее, ни от ее семьи не было никаких вестей, сотрудники учреждения приняли соответствующие правилам меры. Хуана и Оскар объясняли поведение дочери тем, что она нередко сбегала из дома после семейных перепалок, но убеждали, что она всегда возвращалась через несколько дней, проведенных у парня, с которым встречалась на тот момент. Хотя все указывало на добровольный побег, Миллер следовал протоколу, установленному для случаев насильственных исчезновений. Он просмотрел записи камер видеонаблюдения, опросил знакомых и друзей, обошел все места, где она обычно бывала, включая часовню, где, по словам ее подруги, девушка обычно молилась. Миллер не нашел ни одной зацепки, кроме длинной истории баловства травкой и такого же длинного списка парней, с которыми у нее были отношения.
Миллер допросил трех молодых людей Эллисон, и все как один свидетельствовали о халатности и безразличии со стороны семьи. Один из них, некий Рамиро Ортега, подкрепил версию родителей, рассказав, как они с Эллисон несколько дней непрерывно занимались любовью у него дома после очередной семейной ссоры. Ханна, ее подруга из школы, подтвердила эту историю, сказав, однако, что в глубине души Эллисон была хорошей девушкой и что в последнее время она изменилась. По ее словам, Эллисон уже давно ни с кем не встречалась и казалась абсолютно другим человеком: спокойной, тихой, почти ангельской. Миллер вспомнил слова Ханны: «Теперь она хорошая сестра».