Игра Герцога
Шрифт:
Развернув сани, направил полозья к развилке улиц, одна из которых вела к вокзалу. Пётр понятия не имел, когда, как часто приходят пассажирские составы. Но верил: наверняка найдётся кто-то, кого нужно подвезти до постоялого двора, или ещё куда-то.
Да с вокзала-то надо было и начинать! Ругал себя, что не понял этого сразу, зачем-то проехал вдоль весь заспанный город.
Он представлял, каким станет его первый попутчик, видя его человеком почтенным, но надменно-отстранённым и немногословным. Пётр слышал, что у торговцев вроде бы есть даже
Ближе к вокзальной улице дома по обе стороны стали крепче, богаче — в основном двухэтажные, каменные. И дворы — с модными палисадниками, заснеженными фруктовыми деревьями и прочими причудами, которые, отъехав от Лихоозёрска, ни в одном селении не увидать. Было одно странное свойство: дома жались друг к другу, словно от холода. Или, кто знает, людям обеспеченным хотелось быть друг у друга на виду, поближе… Кто их причуды поймёт-разберёт? Жаль только, никому в путь-дорогу не надо.
Кое-где, но пока редко в окнах уже теплился свет, курились печные трубы.
«Кофею, наверное, пить собираются», — думал Пётр. Вкуса этого диковинного напитка он не знал, но понимал, что отведывать его могут только богатые. Представилось, как когда-нибудь, удачно заработав, позволит себе вкусить! Наверное, ничего слаще этого кофею и нету, раз все в городе над ним так трясутся.
Конь бежал, полозья приятно скользили. Дым из труб стелился низко — к снегу, пасмурной и затяжной зимней непогоде.
«Ничего! — подумал Пётр. — Вот бы заработать хоть какую деньгу, заглянуть в лавку за гостинцами, да и домой. Для первого раза немного заработать, и хватит, пожалуй. Для пробы… пока».
Удача, как подумалось ему, улыбнулась раньше, чем он подъехал к вокзалу. Расхристанный, в длиннополой шубе барин выбежал навстречу, размахивая руками. Пётр всех, кто носил такие шубы, принимал за барчуков. Большой, почти как у попа, золотой крест блестел на раскрасневшейся груди, воротник, заметил Пётр, порван. Захотелось проехать мимо. Даже если бросится этот отчаянный под ноги коню — его беда. Но вместо этого Пётр резко затормозил, Уголёк дёрнулся в сторону, едва не запрокинув сани на бок.
Человек, тяжело пыхтя и неловко пытаясь укрыть грудь, забрался в сани, не ожидая приглашения:
— Голубчик, будь мил, свези к Марьиным рядам! Трогай!
Пётр не посмел даже бросить «угу». Слегка приподнял зад с козел, когда тронулись, сам не понимая, откуда в нём проснулось угодничество. Не так уж много времени прошло со дня отмены крепостного права, Пётр — из поколения тех, кто застал его только в юности. Но угодничество сидело внутри, он хотел его преодолеть, победить, но не очень-то и получалось.
Барин же, развалив ноги в полосатых шароварах, ехал, посвистывая. Красный сапог чертил по снегу. То засыпал, громко мыча, то просыпался, пел, заходился в дурном кашле. В морозном воздухе от него тянуло тонко и противно винной бочкой. Пётр иногда оборачивался — да уж, такого
— Не туда, голубчик, к Марьиным рядам направо, или города не знаешь?
— Знаю-знаю! — залепетал Пётр.
Спустя четверть часа они подъехали к торговой площади, было немноголюдно. Пётр остановил коня, выпрыгнул из саней, помог вылезти барину.
— Спасибо тебе, Ванька, выручил! — тот покачался, кряхтя, — ты, если что, приходи, завсегда и я тебя выручу, — и побрёл в сторону торговых рядов.
Пётр стоял с протянутой рукой, не понимая ещё, что ему заплатили «добрым словом». Барин шёл, путаясь в полах шубы, и снова что-то то ли мычал, то ли пел. Пётр сжал выставленную ладонь в кулак, и с горечью плюнул.
Обернулся — по другую сторону площади в церкви уже били колокола, женщины стайками, кутаясь в платки и шали, спешили на службу. Пётр покачал головой, снял шапку, перекрестился, но про себя перебрал самые грязные маты, какие только знал.
— Ванька, — сказал он. — Сам ты Ванька расхристанный! Нелюдь, пропоица!
Для себя Пётр решил, что больше никогда не посадит в сани хмельного попутчика, какая бы шуба на нём ни была.
Ничего, подумал он. Рано опускать руки, и снова поехал к станции. На вокзале как раз был состав! Крестьянин помог изящной, не по погоде одетой даме погрузить саквояж, домчал её до гостиницы. Подвёз затем толстого, держащего в рукавицах счёты управленца частной суконной мануфактуры. Тот ругался, но не на него: бурчал что-то из-под густых и чёрных, как смоль, усов. Пётр невольно засмеялся, видя, как тот кутается в шубёнку, а большие очки-велосипеды покрываются инеем…
Зимний день короток, мимолётен, солнце так и не пробилось через плотные снеговые тучи, и бежало стремглав от холодов куда-то далеко, в дальние страны, где грело уже по-другому. Пётр подумал, как несправедливо всё устроено, даже в природе. Кому-то там в жарких странах — вечное лето, а им в северной России — протяжённая, почти вечная зима. Он ничего не знал о далёких странах, но был уверен, что там всегда лучше, сытнее и теплее. Жаль, туда, если ехать, ехать без остановок, всё равно скоро не доедешь… Может, когда-нибудь и попадёт в те края, кто знает.
Заработал он за день горстку меди, пересчитал, аж стыдно стало… ни на какие гостинцы, конечно же, не хватит. Пора возвращаться домой. Позвякивая скудной выручкой в ладони, подумал, что хватит её лишь на шкалик, чтобы погреться. Он не имел привычки к вину, избегал кабаков, но теперь решил — если по пути попадётся какое питейное заведение, заедет на минуту-две.
Вечерело, он ехал, уже остались позади старинные башенки на въезде в город, а Пётр так и не решился заскочить в какой-никакой кабак. То ли стыд грыз, то ли ещё что… Но уже твёрдо решил — быстренько, до захода солнца доберётся до дома, а там уж отогреется у печи, наестся с дороги остатками со вчерашнего праздничного стола.