Игра и мука
Шрифт:
– Что вы здесь делаете, как сюда попали?
Он ответил вопросом на вопрос:
– А где вы находитесь?
– В больнице.
– Так значит, все нормально?
– Что же тут нормального? Почему вы здесь? В Россию прилетели?
– Мы в Тель-Авиве.
– Хватит врать. Кто делал операцию?
– Доктор Грайф.
– Вы обманываете. Не верю!
– Давайте позовем медсестру. Она подтвердит, что мы в Израиле!
– Ах, вы тоже с ними? Так и думал, что вы с этими бандитами заодно!
Я кричал, что мы всех посадим! Требовал, чтобы Оля позвонила какому-то
Но оказалось, что больничные приключения мои отнюдь не закончились.
Шов никак не заживал. Боль не проходила, но казалось, что так должно быть. Израильская медицина настаивает на скорейшем выходе пациента из состояния неподвижности. Поэтому, как только я выбрался из комы, мне было велено гулять – сначала на ходунках по коридору, потом на коляске вокруг больницы, и, наконец, своими ногами. Буквально накануне отлета в Москву пошел в кафе, выпил пива, съел мороженое. Почувствовал, что боль усилилась, вскоре став нестерпимой, несмотря на обезболивание. Еле дотащился до палаты. Было около 11 вечера. Решил все-таки пожаловаться медсестре.
Она осмотрела шов и побледнела:
– Только не пугайтесь. Но у вас кишки наружу.
Я ей как-то сразу поверил, хотя, к счастью, сам увидеть свои кишки не мог из-за фиксирующей перевязки, лишавшей мое тело подвижности.
В ожидании Грайфа, который по ее звонку тут же выехал в больницу, медсестра стала поливать живот физраствором, объяснив (они ведь все свои действия объясняют), что «нужно лить все время, иначе кишки высохнут».
Зашли люди в официальных костюмах – я уже как опытный пациент знал: принесли на подпись бумаги – согласие на наркоз и операцию. Появился Грайф, веселый и игривый:
– Печеночка ваша по мне соскучилась – вот мы сейчас с ней встретимся.
На этот раз я увидел операционную, которую во время прошлой операции разглядеть не успел. Космический корабль: аппаратура, сенсоры, камеры, мониторы, шланги, особенный свет, на врачах скафандры и шлемы со стеклянным забралом и жуткий холод. Много людей. Атмосфера запуска спутника. За пределами операционной, кстати, установлено табло мониторинга. Таким образом, родственники могут следить за всеми этапами операции в режиме он лайн. Меня положили на стол – металлическая доска шириной сантиметров 50, с которой я свешивался всеми сторонами тела. На уровне рук перекладина. Распяли, зафиксировав кисти ремнями. Спасибо, что не гвоздями. Последнее, что помню:
– Что чувствуете?
– Очень холодно.
– Сейчас согреем.
Открыл глаза на следующий день в реанимации.
На этот раз все прошло без осложнений, без комы, без брейгелевских морд, без Иркутского СТД, без Максаковой и даже без пива.
Когда уже после второй операции снова стал выходить на улицу, кто-то вдруг сказал: вот профессор Моше Инбар. Тот самый, к которому я приехал полгода назад и с которым так и не встретился. И я увидел со спины курившего человека. Потом он прошел мимо, не взглянув в мою сторону.
И все-таки за день до возвращения в Москву наша встреча состоялась. Доктор
Глава шестая
Инбар
Еще в Москве со слов Андрея Мещерякова стало известно, что в мировой онкологии самый гений из гениев – это Инбар. Мещеряков с восторгом рассказывал, какой он сделал в Америке доклад, перевернувший всю медицину. И как в Испании участвовал в конференции, всех поразив. И еще много всяких чудес про этого великого доктора. Поэтому, когда от Моерера услышал, что меня будет лечить Инбар, уверовал, что попадаю прямо к Богу. Естественно, все эти его ученицы слегка разочаровали. Та, которая, в конце концов, стала моим лечащим врачом, вела прием в кабинете, наполненном хохломой, какими-то блестящими штучками, репродукциями с «красивыми видами» и казалась еврейской провинциальной дамой, мало интересующейся больным. А Инбар так и остался для меня великим и недоступным, как Волшебник страны Оз.
И вдруг сообщают: Инбар готов вас принять.
Русскоязычный менеджер повез меня в клинику Инбара – в самый центр Тель-Авива. Подъехали к огромному зданию – не зданию, целому кварталу: ультрамодная современная архитектура, стекло, металл, вертолетная площадка.
Вошли в холл – «АССУТА» померкла, превратившись в скромную районную больницу. Невиданный лифт – целая комната с зеркалами, светильниками, а также лифтером в униформе. Поднявшись на пятый этаж, оказались в зимнем саду: ковры, пальмы, экзотические растения, фонтаны.
Менеджер усадил меня в кресло.
– Сейчас вы будете разговаривать с врачом.
– С Инбаром?
– Нет-нет! Не с Инбаром!
Пришел молодой симпатичный парень, говоривший по-русски. Я увидел у него в руках огромную папку с историей болезни. Доктор стал листать папку, из каждых десяти листов отбирая один. На моих глазах толстенное «Дело» превратилось в тоненькую брошюру. Иногда он спрашивал, проходил ли я ту или иную процедуру. Это длилось минут 40. После чего сказал:
– Идемте.
– К Инбару?
– Пока нет.
Он завел меня в кабинет – шикарный, стерильно-чистый. Там нас встретила женщина, которая стала листать секвестированную папку. И опять периодически задавала вопросы. Но не мне (она по-русски не говорила), а молодому человеку. Тот переводил, я отвечал. Изучив документы, врач торжественно объявила:
– Вас примет доктор Инбар.
Я оглянулся в ожидании, что великий Инбар сейчас войдет. Но нет. Снова сели в лифт и спустились. Погрузились в ту же машину.
Ехали недолго – два-три квартала. Выйдя из машины, попали в типичный тель-авивский дворик, где всегда много кошек, мусор, какие-то запахи, огромное количество почтовых ящиков, из которых вываливаются рекламные флаеры, заросли травы. Войдя в парадное, возле весьма скромной двери обнаружили табличку на иврите и латинице:
«Профессор Моше Инбар».
За дверью оказалась крохотная полупустая комнатка. Сопровождающий доктор сказал, что мы должны подождать. Сидели минут двадцать в полной тишине. Неожиданно открылась дверца, вышла женщина: