Игра как феномен культуры
Шрифт:
Чичагов:
У нас до сих пор спорят по поводу того, стоило ли Петру I размещать столицу на севере империи.
Де Сталь:
А также следовало ли ему изгонять с таким тщанием все восточное из обыкновений своей нации? Должна признаться, я покидала Москву с сожалением.
Рекамье:
Ну, а с москвичами вы встречались?
Де Сталь:
Конечно. Мы были приглашены на обед к главнокомандующему в Москве графу Ростопчину. Там мне представили историка и писателя (вспоминает)
Де Брой (заинтересованно):
И какое впечатление произвел на вас этот русский писатель?
Де Сталь:
Никакой оригинальности. Сухой француз, да и только.
Чичагов:
А мы зачитывались его «чувствительными повестями». Ведь именно он знакомил русское общество с Европой.
Де Сталь:
Мне кажется, что до сих пор люди гениальные встречаются в России только среди военных; во всех прочих искусствах русские пока не более, чем подражатели; впрочем, ваша страна узнала книгопечатание всего сто двадцать лет назад.
Чичагов:
Позвольте Вам возразить. Печатные книги проникали в Россию с конца XV века, а царская типография – «друкарня», – где была напечатана первая книга «Апостол», появилась при Иване Грозном в 1563 году.
Де Сталь:
Да, как мало еще мы, европейцы, знаем о России.
Да Бреме: Слышал, вы встречались с Александром I и выполняли его поручения?
Де Сталь:
Мне повезло: меня представили не только императору, но и императрице Елизавете – ангелу-хранителю России и императрице-матери, живущей в Таврическом дворце.
Девушка 2:
Почему вы назвали императрицу Елизавету «ангелом-хранителем»?
Де Сталь:
Кажется, одного ее взгляда достало бы, чтобы покарать самых страшных злодеев или вознаградить самых отважных героев. Разговор с императрицей имел для меня очарование неизъяснимое, рождаемое не величием сана собеседницы, но гармонией ее души. Давно мне не доводилось встречать такого полного согласия между могуществом и добродетелью.
Рекамье:
Весьма лестная характеристика! А что император…? Чем он вас поразил?
Де Сталь:
Более всего выражением доброты и достоинства в его лице, которые, казалось, слились воедино и сделались решительно неразлучны. Тронула меня и благородная простота, с какой он в первых же фразах, мне адресованных, благоволил коснуться вопросов первостепенных…
Полидори (бесцеремонно перебивая):
Милорд, вы ведь тоже лицезрели русского царя?
Байрон (раздраженный поведением своего врача):
Да! В июне 1814 года я видел Александра I и Фридриха II и их свиту в лондонских салонах.
Хобхауз:
Кстати, Томас Мур показывал мне стихотворение милорда, написанное по
Де Сталь (смеясь):
Весьма точная характеристика! А не повальсировать ли и нам?
Гости танцуют вальс. Байрон отходит в сторону, присоединившись к Чичагову.
Сцена 4
Чичагов:
Должен заметить, господа, что политическая ситуация в мире продолжает накаляться.
Да Бреме:
Особенно на моей родине после расстрела Мюрата в 1815 году и окончания французского владычества.
Рекамье:
Ах, адмирал. Наслышаны о ваших заслугах...
Чичагов (с иронией):
Смею предположить, не только о заслугах. Как пишет одна газета, я «принадлежу к скорбному списку людей, совершивших для отечества несравненно менее того, на что они были способны и к чему были призваны».
Хобхауз:
Милорда, да и меня волнует вопрос, почему вы дали Бонапарту возможность уйти из России. Ведь именно вы не преградили ему путь из Березины своей армией.
Чичагов:
Так сложились обстоятельства. Прибыв в Борисов, я нашел положение дел крайне печальным. Генерал Ламберт, которому я доверял и хотел поручить командование авангардом, был ранен и поэтому не мог принимать участие в сражении. Местность, вообще в большей степени не благоприятная для отражения, не была должным образом изучена.
Де Брой:
Насколько мне известно, вы обязаны были устроить под Борисовом укрепленный лагерь, что имело целью остановить французскую армию.
Чичагов:
Для инженерных работ оставалось весьма мало времени, то есть со дня на день нужно было ожидать неприятеля. Земля промерзла на значительную глубину, в армии нашелся всего один инженерный офицер, способный руководить строительством укрепления, словом, обстановка сложилась так, что было трудно выполнить данный мне приказ.
Де Брой:
И все же Наполеон – выдающаяся личность. Как ловко он провел обманный маневр!
Чичагов: