Игра как феномен культуры

Гузик М. А.

Тантарадей!

Там голова моя была.

Мне б стыдно было,

Когда б молвою

Любовь ославилась моя.

Нет! То, как милый

Играл со мною,

Никто не знает, лишь он и я.

Да пташке видеть довелось —

Тантарадей!

Она не выдаст нас, авось».

1-й герольд:

«Венчает наш турнир сирвентеса баталия.

Пусть эта схватка превзойдет все ожидания!»

2-й

герольд:

«Сирвента – строфическая песня на заимствованную мелодию. В ней прославляются сражения, крестовые походы, воспеваются бесстрашие и мужество рыцарей».

Пероносец:

«Мой хозяин Фольке де Монтеня – знатный дворянин, владелец замка Бафор. Он хороший рыцарь и хороший воин, хороший любовник и красноречивый трубадур. Он умеет быть добрым и злым; он ссорит своих соседей и друзей, но тут же мирит их. Он знаменит на весь Прованс. Но больше всего Фольке де Монтеня прославился в песенном жанре. Так послушаем же его новое творение!»

Фольке де Монтеня:

«– Перигон! Порой бесславно

Жизнь ведет свою барон,

Он и груб и неумен,

А иной виллан бесправный

Щедр, учтив, и добр, и смел,

И в науках преуспел.

Что Донне можете сказать:

Кого из этих двух избрать,

Когда к любви ее влечет?

– Мой сеньор! Уже издавна

Был обычай заведен

(И вполне разумен он!):

Если Донна благонравна,

С ровней связывать удел

Тот обычай повелел.

Как мужику любовь отдать?

Ведь это значит потерять

И уваженье и почет…»

Король:

«Сэр Лишенный Пера! Мы вынуждены удалить Вас с турнира: Вы прочитали стихотворение другого стиля. Посадите его на ограду на всеобщее посмеяние. Трубадуры Прованса, есть ли среди Вас достойный придти на выручку?»

Бертран де Борн и его пероносец (из толпы):

«Спешим на выручку!»

Пероносец:

«Мой король! Моя королева! Никто не должен хвастаться, что провансальский трубадур уклонился от скрещения перьев. Рыцарь Бертран де Борн из Лимузена, владелец замка Альтафорт, храбрый воин и опытный дипломат, почтительно предлагает не прерывать турнира и довести его до конца».

Бертран де Борн:

«Извините меня, благородные дамы и господа, и верьте, что я никогда не желал сильнее переломить с кем-нибудь перо, как желаю этого теперь. Послушайте мою сирвенту:

Мила

мне радость вешних

дней,

И свежих листьев, и цветов,

И зелени гстых ветвей

Звучанье чистых голосов,

Там птиц ютится стая.

Еще милее по лугам

Считать шатры и здесь и там

И, схватки ожидая,

Скользить по рыцарским рядам

И по оседланным коням.

Мила разведка мне – и с ней

Смятенье мирных очагов,

И тяжкий топот лошадей,

И рать несметная врагов.

И весело всегда я

Спешу на приступ к высотам

И к крепким замковым стенам,

Верхом переплывая

Глубокий ров, – как горд и прям

Вознесся замок к облакам!

Вот под немолчный стук мечей

О сталь щитов и шишаков

Бег обезумевших коней

По трупам павших седоков!

А стычка удалая

Вассалов! Любо их мечам

Гулять по грудям, по плечам,

Удары раздавая!

Здесь гибель ходит по пятам,

Но лучше смерть, чем стыд и

срам.

Мне пыл сражения милей

Вина и всех земных плодов.

Но слышен клич: «Вперед!

Смелей!» —

И ржание, и стук подков.

Вот, кровью истекая,

Зовут своих: «На помощь! К нам!»

Боец и вождь в провалы ям

Летят, траву хватая,

С шипеньем кровь по головням

Бежит, подобная ручьям…

В бой, все бароны края!

Скарб, замки – все в заклад, а

там

Недолго праздновать врагам!»

1-й герольд:

«К финалу близится турнир.

Последним выступленьем удивим!»

Пероносец миннезингера:

«Рыцарь Фридрих фон Хаузен занимал видные должности при дворе императоров Генриха VI и Фридриха I Барбароссы. Ему принадлежит обработка одной из разновидностей сирвенты – крестовой песни».

Фридрих фон Хаузен:

«Ах, плоть и сердце спорят меж собою,

Что так согласно жили много дней.

И жаждет плоть с язычниками боя,

А сердце льнет избраннице своей,

Что краше всех… Скорблю я всех

сильней:

Никак я распри их не успокою.

Меня глаза измучили тоскою!

Пусть судит бог, кто из двоих правей.

Не чуялось мне быть в такой кручине,

Как в честь Христа взялся я крест нести.

Теперь я рад бы биться в Палестине;

Но верность даме встала на пути.

Как должно, душу мог бы я спасти,

Когда б желанье сердца смолкло ныне.

Но все равно ему в его гордыне,