Игра Лазаря

Марух Максим

Мимический ансамбль заработал энергичнее. Он по-прежнему выражал чистую обнажённую правду, но теперь несколько иного порядка.

– Моя Игра, – произнесла Яника, и Лазарь сразу понял природу этой новой правды. Признание. Осознание. Откровение. – Джуда. Джуда не реальный, и не проекция, а часть меня. Здоровая часть моего пошатнувшегося рассудка. Светлое пятно в сомкнувшемся мраке. Двигатель машины, сердце человека, импульс, катящий шар. На несгибаемой жажде Джуды выжить любой ценой держалось всё то, что осталось от меня. Когда его вдруг не стало…

когда его у меня отняли, не осталось ничего. Пустота. Тогда ты заполнил эту пустоту собой, Лазарь. Заполнил своей жаждой выжить, чтобы я смогла встать и идти дальше.

Яника взяла короткую паузу, мимический ансамбль исполнил балладу улыбающейся грусти. Лазарь внимал, не перебивая. В эту секунду он просто наслаждался тем, что видит, придерживая мысли и возражения, замаринованные в остром саркастическом соусе, при себе. Раньше он без раздумий подал бы их с пылу с жару, обильно приправив перцем с солью, а теперь вот не спешил. Давал остынуть.

– Но ты не мог быть рядом вечно, Лазарь. Ты пришёл на время и рано или поздно должен был уйти. И ты ушёл. Знаю, что ненадолго, знаю, что потом ты вернулся, но этого хватило. А у этого парня – у него нет даже нас! Подумай, что будет, когда мы отнимем у него ещё и Хеспию.

Марсен повернулся к Лазарю с выражением полного согласия с позицией Яники на конопатой физиономии. На счёт того, что сторону Лазаря он не примет, сам Лазарь не испытывал никаких иллюзий. Выбор мальчишки питало сразу много притоков (падкость на красивых женщин в том числе), но исток его, и в этом Лазарь тоже не сомневался, брал своё начало в травматологическом отделении Центральной Городской Больнице им. Семашко. Аккурат под койкой Сенса.

– Я с ней согласен: надо их тормозить, – деловито объявил Марс, поднимаясь с корточек. – Два голоса против одного, Лазарь! Ты проиграл.

Язвительно замечание о взаимосвязи субъективного избирательного права с умственными способностей несовершеннолетних с трудом удержалось на кончике языка Лазаря. Вместо этого он сказал:

– Кем бы ни была Хеспия: очеловеченным чувством Ника к Даре, эдиповым комплексом, персонализированным на Дару, настоящей проекцией Дары – суть от этого не меняется. Хеспия – амфетаминовая мания, которую нужно устранить, пока она не превратила его в одного из тех безумных лесных идиотов! В этом и есть суть Игры.

– Борьба за Хеспию, вот суть Игры! – вскричала Яника, растеряв разом всё очарование. Мимический ансамбль переродился в бездушный тандем, выражающий простое одномерное чувство, ярость. – Как же ты не поймёшь? Мы сами ломаем Ника, своими руками делаем работу Ведущего! Он снова обвёл нас вокруг пальца, Лазарь, ему того и надо. Думаешь, они просто так согласились дать нам время вытравить Дару из головы Ника?

– Если напрячь память, они не соглашались. Средний палец Дары вынудил их.

Яника уже не злилась, она бесновалась. Вскочив на ноги, она нависла над Лазарем, облизываемая лучами высокого солнца, и кричала на него, потрясая тоненьким пальчиком:

– С каких пор человек, исповедующий

принцип «не верь всему слышанному и половине виденного» вдруг стал таким простаком?

– Хорошо, – сказал Лазарь, – допустим, ты права. Как предлагаешь выигрывать Игру? Танцы с бубном у костра не предлагать.

Янике потребовалось две секунды, чтобы сформировать в голове мысль, и ещё две, чтобы облечь её в подходящие слова:

– Чтобы выиграть, нам надо остановиться и проиграть.

Лазарь вопросительно посмотрел на не.

– Это такая хитрая шарада? Или нехитрый оксюморон?

– Я верю, что Ник никогда не примкнёт к автохтонам! – убеждённо заявила Яника. – Автохтоны – самовлюблённые эгоцентрики, зацикленные только на своей персоне. Любить, по-настоящему любить, значит уметь отпускать. Вот в чём разница. В беззаветной любви собственное счастье не самоцель, а только положительный побочный эффект. Когда любишь по-настоящему, ты счастлив, даже когда несчастлив.

Лазарь выждал секунду, потом запрокинул назад голову и от души расхохотался. Да как она может на полном серьёзе заявлять о существовании романтической ахинеи вроде этой, и при этом называть его простаком?

Лицо Яники окаменело:

– Что смешного?

– Прости, но Дарвин с тобой не согласится. Эгоизм – вот двигатель эволюции. Ставить чужие интересы превыше собственных противоестественно. Люди – такие же представители животного мира, как и все божьи твари, а животным чужды понятия морали и совести. Они едят их каждый день на завтрак, обед и ужин.

– Не все люди дерьмо, – запальчиво сказал Марс. – Многие, но не все.

– Люди есть люди, а что дерьмо, и что нет, диктует принятая в обществе мораль, – внушал Лазарь, не снимая с лица улыбки. – И пока мораль называет некоторые естественные вещи дерьмом, люди так и будут оставаться дерьмом.

– На улице с такими понятиями ты бы не выжил, – авторитетно заявил Марс. – Сто пудов даю.

Это заявление вызвало у Лазаря очередной приступ смеха.

– Скажи ещё, милостыня прибыльнее воровства. Аморальные воришки всегда богаче высокоморальных попрошаек, и ты лучше меня это знаешь.

– Хорош зубоскалить. Я воровал только в крайняк.

– Потому что высокоморальные попрошайки всегда целее аморальных воришек, – издевался Лазарь. – Спроси у Сенса, если не веришь.

– Лазарь, – терпеливо заговорила Яника, покачивая сложенными у груди ладонями, – всё, о чём я прошу – послушаться меня один раз. Всего один раз!

– Дважды я оказывался прав. С чего ты взяла, что в третий на моём месте окажешься ты?

– Я прошу тебя о доверии, больше ни о чём! И готова потерять его раз и навсегда, если на своём месте снова окажешься ты.

– Н-нет, – чуть подумав, отказался Лазарь. – Мы останемся тут. Будем ждать Умара и всю честную компанию. А когда они явятся, сообщим радостную весть о том, что «Марафон» окончен и все могут идти по домам.

– Ты делаешь глупость, – строго предупредила Яника. – Подумай ещё раз.