Игра на Хэллоуин
Шрифт:
— Нет!
— Да. Что тебе нужно? Скажи? Все будет.
Ах ты… Падишах восточный!
— Разведись с женой.
Шах и мат.
— Ты же знаешь, что не разведусь, — абсолютно спокойно отвечает он.
И я задираю подбородок, стараясь не замечать, насколько он близко. Чересчур.
И злится. Я поставила невыполнимое условие. Но я имею право на него.
— Тогда уходи, — я, так же, как он, веду подбородком в сторону двери, но он только усмехается. И оказывается еще ближе.
— Ты же
— Ты же знаешь, что ничего не получишь… — смотрю, не могу оторваться. Темный, тяжелый, горячий. Не устоять мне. И эти слова — всего лишь последняя неудачная попытка удержаться.
Это понимаю я. И он тоже понимает.
А потому усмехается и шепчет, уже в губы мне:
— Получу…
А в следующее мгновение меня сносит бешеным, безумным, таким ожидаемым, таким правильным ураганом!
Я не сопротивляюсь, разом утратив все силы, моральные и физические, только руки бессильно скользят по широченным плечам, сжимают темный плащ с инквизиторскими знаками.
Адиль наклоняется, обволакивает собой, плащом, руками…
Сама тьма целует меня!
Сама тьма сжигает в порочном, безумном пламени!
И я горю.
С наслаждением и освобождением.
С ним я перестаю контролировать все вокруг, и себя тоже.
Это пугает, это заставляет бежать в ужасе, потому что нельзя так жить, полностью отдав контроль над собой другому!
Но это так сладко, боже мой! Это так мучительно приятно!
И я так по этому скучала!
И теперь не могу остановить его, не могу противостоять!
Адиль рычит сдавленно, стаскивая с меня полупрозрачный гипюровый топ, задирая пышную юбочку, проводя грубыми пальцами по голой коже бедер:
— Что это? Что? Бесстыдница… В таком виде… В этот ятаскай… Убью…
Я не понимаю и половины слов, которые он хрипит, целуя мои скулы, шею, грудь в разодранном топе, действуя безжалостно и жестоко.
В голове вспышки фейреверков от каждого прикосновения, и в этот раз даже острее, чем в первый, когда я была так же безумна, обескуражена в первую очередь своей реакцией на него!
Сейчас все на грани, потому что я уже знаю, каким он может быть, как он может унести из этого мира в потусторонний, где нет ничего и никого, кроме него, моего инквизитора. И его костра, на котором я буду с радостью и болью гореть.
Под спиной обжигает гладкостью и прохладой кожаный диван, Адиль нависает, плащ его закрывает нас коконом от всего, даже от этого маленького пространства вип-комнаты. Дарит уединение и мрак.
— Сахир… Моя фатати… — голос его в этот раз мучительным бальзамом — внутривенно, огнем по коже, — скучал… С ума сходил… Не отпущу больше…
Я не отвечаю, не хочу понимать его, не хочу слушать.
И не могу не слушать.
Никто и никогда не говорил мне такого.
В его глазах — огонь инквизиторского костра. Первобытное пламя, отзвук тех времен, когда мужчина был наместником бога на земле, добытчиком, от которого зависела жизнь… А женщина знала свое место. Это ужасно, это настолько дико в современном мире, что все во мне возмущается… В обычной жизни.
Но сейчас мы — вне пространства.
И он владеет мной полностью. По праву власти и силы. Ужас кромешный…
Но я подчиняюсь.
И сдавленно мычу через закрывающую рот тяжелую ладонь, когда ощущаю вторжение.
Ох… Я и забыла, какой он… И что у меня никого не было эти полгода… И что это так больно! И так остро! И так… Ох…
На его лице — жесткость и мука. Словно ему тоже больно и хорошо. Как и мне.
Адиль что-то бормочет на своем гортанном языке, проводит пальцами по моему лицу, убедившись, что больше я кричать не собираюсь, проталкивает подушечки между губ:
— Лаегаха… — хрипит он, — оближи, сахир… О-о-о-о…
Я втягиваю пальцы в рот, провожу языком по фалангам, и глаза Адиля, и без того безумные, чернеют еще больше.
Он чуть выходит, заставляя меня закатывать глаза от чувственности ощущений и рывком возвращается.
И да, я кричу.
Опять.
Потому что это нестерпимо! Это чересчур!
Тело пробивает дрожью, и я распахиваю шире глаза, понимая, что еще один раз, одно движение его во мне, и у несет!
Хочу сказать ему об этом, и не успеваю!
Адиль повторяет, и меня трясет от небывалого, неожиданного наслаждения настолько сильно, что сжимаю неконтролируемо бедра, дрожу, мычу сквозь пальцы, ласкающие губы. Мир раскалывается на куски, оставляя только черноту вокруг.
И сияющий взгляд моего инквизитора.
— Скучала, сахир… — с удовлетворением тянет он, — потерпи… Сейчас все будет…
Я не успеваю сказать, что уже больше не выдержу, что и без того за гранью…
Накрывает чернотой космоса, и только сверхновые вспыхивают перед глазами. Ритмично, в такт его движениям в себе. Мое тело, несмотря на переизбыток ощущений, жадно поглощает каждый толчок, приветствует каждый поцелуй, отзывается на каждое прикосновение.
Я горю в его костре, и это бесконечный космос…
Сладкий, безумный, обволакивающий…
— Ты — моя, сахир… — шепчет мне космос низким голосом инквизитора, терзающего меня все горячее и жестче, — ты — моя. Не отпущу теперь…
Я не отвечаю, просто закрываю глаза, не сдерживая слез, пробивающих себе дорогу сквозь ресницы к вискам.
Я — его. Это так.
В этот раз я не обманываю себя, изначально не обманывала.
Полгода я привыкала, вытравляя из памяти его голос, а из тела — фантомные воспоминания от прикосновений и ласк.