Игра по чужим правилам
Шрифт:
Неприятности? Что же, это объясняет, почему он срочно уехал. Если бы Иру в третьем классе спросили про Ленку Курбанову, она бы ответила, что не знает ее. Вполне возможно, в бирюзовом особняке сейчас происходит то же самое, но теперь уже с Сашей Волковым.
– Я тебе не верю. Зачем ты мне все это говоришь?
– Никто не заставляет. – Сергеенко заглянула в пустой рюкзак, рассеянно перебрала тетрадки, нырнула под стол. – Это тебе хотелось с ним встретиться. Я, можно сказать, для тебя выкладываюсь, бегаю за ним. Кстати, он передал записку. Она тебе нужна?
– Давай, –
Вот он, момент истины. Не может Катя на ходу придумать и так же на ходу из воздуха сотворить послание.
– Сейчас. – Катя вылезла из-под стола. – Вот.
Письмо было даже не запечатано. Ни розового конверта с голубками, ни пергамента, обвязанного алой лентой. Жеваная четвертинка листка, вырванная из тетрадки в линейку.
Почерк у Саши оказался некрасивым, угловатым, стремящимся к нижнему правому углу.
«Очень люблю. Скоро встретимся».
Четыре слова. Всё. И сразу пропали прыгающие мимо строчки буквы, острое «т», упавшая «с».
Значит, существует? Руки налились тяжестью. Она уже почти убедила себя в том, что никого нет. Оставалось только поставить последнюю точку. А тут все приходится начинать сначала. Снова влюбляться. Или она еще не успела отвыкнуть от своего призрачного принца? Нет, не отвыкла. Больше того, перестала бояться встречи.
Захотелось поделиться новостью – ее любят. И это не чей-то рассказ, неподтвержденный встречей, не шутка. Вот она – записка, в ней все сказано. И теперь Ира, словно совершивший подвиг рыцарь, переходила в высшую лигу, в касту избранных. Даже если нет этого Саши, есть кто-то другой. И этого другого она непременно встретит. Потому что у нее теперь есть главное – чувство. Она знает, что значит «любить».
Она могла подойти к кому угодно, поговорить, для нее больше не было запрещенных тем. Она даже почувствовала свое превосходство над Курбановой, потому что знала больше, чем Ленка. Она знала, что Курбанову не любят. И сколько Ленке ни бегать за Щукиным, былого не вернешь. Птица счастья от нее улетела. А вот беловолосая Юлька Наумова давно строит глазки невысокому Максиму – Ире теперь и это понятно.
– Ну, чего, идем?
Как во сне, Ира прошла через обе комнаты, обулась и выплыла в подъезд. Даже с Катиной мамой не попрощалась.
– А давно он тебе ее дал?
– Дня два назад, перед отъездом.
– И ты молчала?
– Да тут своих дел. – Катя привычно морщилась, как от зубной боли. – Мать у меня беременная. Что будет дальше, вообще непонятно.
– Сколько же ей лет?
– Да с этим-то все в порядке. Но теперь отец от нас точно никуда не уберется.
– Может, все изменится. – Утешать Ира не умела. В ее словарном запасе не было нужных слов.
– Проехали, – грубо сменила тему Сергеенко. – Что у тебя там в записке?
– Написал, что любит.
– А ты?
– Я же его никогда не видела.
– Значит, теперь веришь, что он существует?
– Я верю, что существует… – на секунду смутилась, – любовь, – неожиданно серьезно произнесла Ира. Да какая разница, во что она верит! Если ей от мятой записки
– Мать вот тоже все говорила: «Любовь, любовь!» – а теперь с пузом будет ходить, – с горечью произнесла Катя. – А ты знаешь, что такое любовь?
Она, как злой волшебник, тянула Иру с небес на землю.
– Когда мир вокруг расцветает всеми цветами радуги? – не стала выдумывать оригинальный ответ Ира. И что она так обрадовалась? Или ей уже неважно, кого любить? Важно, что любовь поселилась в душе?
– Ты когда-нибудь кошку гладила?
– В каком смысле? – Вопрос был настолько нелеп, что Ира решила переспросить.
– Ты ее гладишь, а она царапается. Ты ее снова гладишь, а она тебя в кровь. Ты ее по спинке, а она когтями. До боли. До крика. Вот что такое любовь.
Катя отвернулась. Что это с ней? А если родители и правда любят друг друга? Что может быть в этом плохого?
– Ну… послушай, – неуверенно начала Ира. Где же вы, нужные слова!
– Отстань! – отмахнулась Катя, сбрасывая руку Иры со своего плеча.
В школе Катя сразу убежала вперед. Когда Ира вошла в класс, Сергеенко уже занималась своими делами. Лисова на парте расправила записку. Нет, слова не стерлись, не изменились.
Аня Ходасян привычно вздыхала. Она бы тоже могла много чего рассказать о жизни и новом взгляде на действительность. Но ее, как всегда, никто не спрашивал.
– Что это у тебя? – подвинулась ближе к соседке Аня.
– Неважно, – Ира бережно положила листок в учебник.
– Мне тоже записки писали, – прошептала Ходасян доверительно. – Только мы сейчас расстались.
Ира отвернулась. Эта история была не про нее, никаких расставаний, одни приобретения. Поэтому она встала, не зная, куда деться, – изнутри сознания, из глубин души вырывалось счастье. Оно ширило грудь, заставляло улыбаться. А еще так хотелось закричать. Но это уже было лишнее. Само чувство любви, появившееся задолго до этой записки, уже не помещалось в Ире. В ней не было для любви места. Поэтому оно просилось на свободу. Как же другие, имея это чувство в себе, остаются прежними? Как могут быть хмурыми и злыми? Как могут быть такими же, как раньше?
А между тем воздух в классе полнился разговорами о любви, и к Ире они теперь тоже имели отношение. Как и ко многим вокруг. Мальчишки больше не казались примитивными австралопитеками. Кто-то из них уже любил. Щукин, например. Парщиков. В ее глазах весь класс вдруг превратился в толпу совершенно ненормальных людей. Это было здорово! Это было неожиданно! Ира развернулась к гомонящим одноклассникам. Черт возьми! А любить – это не так уж и плохо.
– Любовь делает людей слабыми, – гнула свое Катя. Она тоже смотрела на класс, но глаза ее при этом были пустые. Она не видела той радости, что парила над головами девятиклассников. – Ты влюбляешься и тут же начинаешь бояться его потерять. Боишься сделать что-то не то: не так посмотреть, неправильно ответить. Эта уязвимость убивает. А быть выше этого не получается.