Игра с джокером

Алексей БИРГЕР

ИГРА С ДЖОКЕРОМ (БОГОМОЛ-3)

У Черного дьявола стать неплоха,

И в бою он будет хорош,

Но я на Красного петуха

Истратил последний грош!..

И в этой земной юдоли греха

Позвольте вам дать совет:

Ставьте на Красного петуха

Надежнее ставки нет!..

Александр Галич.

– Вы всегда курите перед сном, старый петух?

– Всегда, молодой бойцовый петушок.

Чарльз Диккенс. Посмертные записки Пиквикского клуба.

ПРОЛОГ

Это было одно из тех видений, которые преследуют всю жизнь, возвращаясь и во сне, и наяву - яркое воспоминание, захлестывающее разум, словно резкой волной прибоя: обрушивается,

накрывает с головой, волочет куда-то по мелкому щебню, и теряешь всякую ориентацию в пространстве...

Две детали одновременно виделись крупным планом: лицо паренька, падающего на заточку, нацеленную в нижнюю часть его живота, и сама заточка, невообразимо крупная в этом приближении, в этом сдвиге памяти, заново охваченной все тем же ужасом - будто опять ей было четырнадцать лет, и опять она видела все происходящее из-за сложенных друг на друга бетонных плит и труб, которым предстояло лечь в основание нового дома, возводимого на этом пустыре...

Лицо и заточка заполняли весь экран памяти: так в кино порой, при быстром монтаже чередующихся крупных деталей, тебя начинает затягивать в иной мир, мир чудовищно искаженных пропорций и объемов, которые благодаря искусству режиссера становятся для тебя реальнее реально существующего мира. Ей припомнился какой-то фильм про самураев, который она смотрела приблизительно тогда же, в четырнадцатилетнем возрасте; "дети до шестнадцати лет" не допускались, но она умудрилась просочиться, ведь ей было очень интересно все, связанное с Японией, она уже начала заниматься в секции восточных единоборств - так тогда именовались секции карате, ещё не разрешенного окончательно после запретов на излете Советской власти... Был в этом фильме потрясающий кадр: огромный, во весь широкоформатный экран, глаз, в который вонзалась стрела, и глаз вытекал вместе с кровью... Она тогда ахнула и вжалась в кресло.

Да, она тогда была непривычна к убийствам, к насилию и жестокости. Теперь она этого и в жизни наелась досыта, так что киношной кровью её тем более не прошибешь. Но в то время...

Невысокий, ладно скроенный, вихрастый паренек (его волосы были такими светлыми, что в определенном освещении казалось, будто в них есть седые пряди - у него и в школе была кличка "Седой") опять и опять падал на заточку, и она опять и опять подавляла свой крик, потому что знала: если её обнаружат за бетонными плитами, ей не поздоровится.

Убившие паренька были на все способны. Они нарушили правила честной игры. Паренек вышел в круг, встал напротив их главаря, вынул самодельную финку. Паренек был рукаст, и рукоятка его финки была не обмотана изолентой, а аккуратно набрана из полупрозрачных разноцветных колечек, отлично подогнанных друг к другу. То, что у паренька была финка, вовсе не значило, что он тоже был из отпетой шпаны: в те времена в их районе, заводском предместье Самары (тогда ещё Куйбышева), считалось хорошим тоном иметь при себе "туристские" или, ещё лучше, самодельные ножи. В "землю" (или в "город" - эта игра называлась по-разному) ими играли намного чаще, чем дрались.

Это не значит, что паренек не мог за себя постоять. Он был ловок и жилист, и фамилию Жилин носил недаром, у него были те врожденные ловкость и быстрота реакций, против которых даже у Гузкина, ставшего к своим двадцати годам матерым уголовником, шансы против семнадцатилетнего Леонида Жилина были невелики.

Но в тот момент, когда Ленька мог покончить с Гузкиным одним стремительным выпадом, ему дали подсечку сзади, и он полетел на нож.

Как описать то, что в этот момент пережила она? В человеческом языке для подобных потрясений есть лишь невыразительное слово "шок". Для этой смеси невыносимого холода и невыносимого

жара, когда тебя будто окунают в ледяную прорубь и одновременно поджаривают твои внутренности на раскаленной сковороде, для этого комка тошноты, подступающего к горлу, для ватных ног и внезапно сработавшего мочевого пузыря... Хорошо, назовем это просто шоком.

Верней было бы назвать это болезненной, но неизбежной операцией, которую порой учиняет над нами природа. В этот момент словно лопнула её прежняя оболочка, исчезла скромная и не слишком разговорчивая девочка Люда, отличница и спортсменка, и родилась Богомол, которой предстояло стать легендой, самой страшной и неуловимой женщиной-киллером нашего времени.

Она не соврала Андрею Хованцеву, рассказывая ему, что свою карьеру начала с истребления всех, причастных к убийству его двоюродного брата. Всех, кроме Гузкина, который получил срок и был вне пределов её досягаемости. Ей было всего лишь пятнадцать, когда отточенным ударом, который она тренировала в своей секции карате, она убила первого из этих здоровых лбов - подонка, давшего Леониду Жилину подножку сзади...

И очень скоро её нашли и оценили...

Она соврала в другом. Хотя можно ли назвать враньем некоторые умалчивания и неточности, возникающие тогда, когда язык просто не поворачивается говорить правду? Во-первых, её разговор с Ленькой за несколько минут до его убийства, не был наивным девчоночьим объяснением в любви с её стороны. Она сказала ему другое... Но Ленька принял это и, сложись все не так трагично, она бы в любом случае носила бы сейчас не свою нынешнюю фамилию, а фамилию Жилина... Во-вторых, она не ушла домой сразу после разговора, как он ей велел: она осталась за бетонными плитами, и видела все...

В главном - в том, что для неё было главным - она Андрею не соврала: Ленька пообещал ей, что не умрет, что бояться ей нечего. И он бы сдержал обещание, если бы схватка происходила по тем "законам чести", которые были приняты среди местных ребяток для разборок на ножах.

Она встала, поглядела на часы. Четыре часа утра, и сна ни в одном глазу. Еще одна бессонная ночь - ночь стискивающих горло ярких воспоминаний, не потерявших своей остроты. Она подошла к двери балкона, отворила её. Сразу стал слышнее шум на улицах: вечером "Барселона" одержала свою очередную победу, уверенно продвигаясь к общей победе в чемпионате Испании, и самые преданные болельщики, которых было немало, готовы были гулять до утра, окрасив город в сине-красные тона. На неё повеяло зябкой ночной прохладой, но она даже не поежилась, прохлада была ей приятна. Каждая клеточка, каждая пора её обнаженного тела с удовольствием откликалась на нее... Она всегда спала обнаженной, если только не приходилось облачаться в роскошные соблазнительные пеньюары ради очередной "заказанной" ей жертвы. Она любила давать свободу своему телу, такому прекрасному, без малейшего изъяна, и любила мимоходом подмечать в полутемных зеркалах, как грациозно она движется, как работают её скрытые под нежной кожей мускулы, мощные, гибкие и пластичные, как у леопарда или снежного барса.

И ещё она любила северный климат, холод и снег. Даже в Испании ей было не очень уютно, хотя из всех южных стран Испания была ей ближе всего. Испанцы чем-то очень похожи на русских...

Но иногда не приходится выбирать страну. Дело есть дело.

Она села в кресло, раскурила сигарету, несколько раз сжала пальцы в кулак и разжала их, любуясь, как здорово и четко они работают...

Да, Гузкин... До него она не добралась. Из лагерей Гузкин отправился в Молдавию, не заезжая в родной город. Когда она его отыскала, года через три после того, как он вышел из лагерей, он был уже больше года, как мертв.