Игра теней

Сатклифф Кэтрин

– Господи! Господи Боже мой! Нет!

Каноэ плыли по течению, и индейцы, явно растерявшиеся от утраты Моргана, выглядели не менее подавленно, чем Сара и Генри. Генри без предупреждения встал во весь рост, едва качнув каноэ. Черные волосы его разметались по лицу и прикрывали глаза, он смотрел вдоль русла и, потрясая в ярости сложенными вместе кулаками, кричал:

– Морган, не смей так шутить… Морган! Мо-о-орга-а-ан! Генри осел на дно лодки, спрятал лицо в мокрые ладони и заплакал, как ребенок.

– Это я виновата, – сказала Сара. – Я одна во всем виновата. Если бы я не настояла на этой идиотской авантюре, Морган был

бы жив.

Утирая глаза тыльной стороной руки, она смотрела на Генри. Он стоял вблизи лагерного костра, желтый свет отражался от его бронзовой спины, и он вглядывался во тьму. Пигмей не разговаривал со времени исчезновения Моргана позапрошлой ночью. Да и ее горе ни на каплю не уменьшилось. Раз за разом мучили разум Сары образы, от которых останавливалось сердце: вот он в белом, и этот неотвязно прекрасный свет его глаз, и эта его неожиданно появляющаяся усмешка, от которой так тревожно на душе…

Чувствуя, как боль вскипает внутри, девушка протянула руку к мармозетке, свернувшейся рядом с костром в шляпе Моргана. Обезьянка все эти два дня отказывалась от воды и пищи. Она уставилась на Сару черными глазенками, но едва та протянула к ней пальцы, чтобы погладить, тут же отпрянула. Кан принес Саре плошку с фруктами, другой индеец заварил чай. На костре в котелке варился рис, на шампуре жарился над углями только что выловленный такунаре. Но сама мысль о еде вызывала у Сары тошноту. Она не могла избавиться от видения, как Морган поворачивается к ней в смятении и страхе, красивое лицо его облеплено насекомыми. Сара кинулась ему на помощь, а он…

Теперь она поняла, почему Морган вскочил и крикнул: «Нет!»

Случилось так, что муравьи перекинулись бы на нее, они вонзили бы и в нее свои ядовитые челюсти. Морган спас ее единственно возможным способом – кинулся в реку.

Перед Сарой мелькнула картинка, как лицо его терзают подводные подлые твари, и ее снова прошибла дрожь. Слезы хлынули из глаз, и, мало заботясь, что о ней подумают другие, девушка упала на землю и в голос разрыдалась. Потом, под воздействием усталости, Сара постепенно уснула.

Где-то среди ночи Сара вдруг твердо решила забыть про семена, про свое желание вырвать из Кинга признание, и вернуться домой. Она сонно поеживалась у костра и пыталась припомнить свои чувства, чтобы записать все в дневник. Но слова не шли. Тогда, пролистав тетрадь, девушка стала перечитывать все, что записала, начиная с ночи перед прибытием в Джорджтаун, где узнала о гибели отца. Строчка за строчкой были посвящены Норману и ее мечтам о том, как она Станет его женой. Строились планы на празднование свадьбы, составлены были длиннющие списки, кого она хотела бы видеть на свадьбе. Но нигде не было ни слова о любви, ни намека на нее.

Затем следовали страницы, полные горя, отчаяния и девичьего бреда, вызванного одержимостью идеей мести.

Затем появился Морган. И мало-помалу в записках все меньше упоминался Норман, и все больше – «этот возмутительный, несносный наглый американский красавчик», заставляющий ее кровь вскипать от гнева. Постепенно гнев сменился уважением. Потом восхищением. И, наконец…

Она тяжело вдохнула и медленно выдохнула. Где-то по дороге Морган каким-то образом околдовал ее, как и всех остальных. Сара теперь и не вспоминала Нормана. Девушка даже сумела отодвинуть на задний план горе от гибели отца. Теперь, будучи совершенно искренней перед собой, она смогла признаться,

что ее отчаянный прорыв вверх по Амазонке после того, как Морган бросил ее в Манаосе, был вызван скорее страхом потерять его навсегда, чем негодованием на то, что ее не взяли. Все эти недели его присутствие успокаивало Сару. И утром, проснувшись, она первым делом начинала искать его лицо. В тяжелые дневные часы глаза ее постоянно возвращались к нему, ища поддержки, силы, надежды, какого-то тайного знака, что он с ней, как физически, так и духовно. Затем девушка вспомнила его поцелуи, и это было как пить огонь, они прожигали тело насквозь, озаряли сознание, воспламеняли душу.

Открыв дневник на первой чистой странице, Сара вывела: «Морган исчез. Сердце мое разбито».

Генри, похоже, ничуть не удивился ее решению. Он просто кивнул и приказал аборигенам готовиться к возвращению в Манаос.

Индейцы не шелохнулись, заставив Генри повторить свой приказ.

Потом Кан сказал:

– Но мы должны дожидаться возвращения американца.

– Американец мертв! – зло ответил Генри.

Индейцы поговорили между собой, потом обратились к Саре. Не понимая их языка, она посмотрела не Генри. Лицо его исказила ярость.

– Я приказал свернуть лагерь, – повторил он.

– Что они говорят? – потребовала объяснений Сара. Генри отошел к ее палатке и принялся собственноручно ее складывать.

– Тупые ублюдки, – проворчал он. – Они верят, что Морган жив. Бото, видите ли, не может утонуть, говорят. Он, дескать, защитится волшебством. Христа нашли!

Генри швырнул чехол палатки оземь и снова повернулся к индейцам.

– Задолбите это в ваши суеверные головы: мой друг погиб. Бог знает, кто там его сцапал в воде, но его больше нет. И никакая дурацкая вера в волшебную рыбу не вернет нам его!

Кан, жестко глядя на Генри, возразил:

– Но он же бото! Ты же сам говорил. Ты говорил, что видел лично сам, как розовый дельфин вышел из воды и стал человеком по имени Кейн. Ты говорил, он способен на все, что угодно, даже пройти пешком через Жапуру.

Стоя у костра, Генри поддел ногой котелок с водой и залил пламя. Сара жестко уставилась на друга. Минута уходила за минутой, и в ней самой также стало расти неприятие. Как ни нелепо в это верить – а фактически, полагаться, – но она почувствовала что разделяет всеобщее суеверие, над которым еще недавно насмехалась. А может, и нет в этом ничего странного. Каждому надо во что-то (или в кого-то) верить. Морган же выглядел магическим, неуязвимым. И верить всем этим рассказам было необходимо, иначе где взять смелости для такого опасного и трудного путешествия? И пока он вел их за собой, Сара была способна на любые свершения.

Генри обернулся к ней и, избегая смотреть в глаза, сказал:

– Мы стоим здесь лагерем уже два дня, Сара. Если бы Морган был жив… – Он, наконец, поднял на нее глаза. Сейчас Генри был похож на несчастного, брошенного ребенка. – Морган был необыкновенный, Сара, и он этого даже не понимал. Для большинства людей я был объектом насмешек, вызывал любопытство, не более. Я почти всю жизнь провел в Англии, а когда вернулся в Бразилию, выяснилось, что со своими мне больше делать нечего. А Морган ведь принял меня таким, каков я есть, и никогда не притворялся, что во мне есть что-то еще. «Ну и что, если ты уродливый коротышка? – сказал он однажды. – Я вот высокий красавец, а что мне, легче от этого?»