Игра в косынку. Практикум
Шрифт:
Ева обернулась к державшему ее на руках, сорвала с него шапочку, бросила в воду и впилась в Доктора странным, яростным поцелуем. Вода стекала по их лицам, мокрые волосы липли к спинам, а они целовались, словно в один момент решили питаться исключительно друг другом. Доктор пританцовывал в воздухе, размахивая ногами, крепко сжимая Еву в объятиях. Словно грустный маленький кораблик, бисерная шапочка покачивалась на все прибывающих волнах.
— Как в кино, — вздохнул откуда-то Плу, который, как всегда подглядывал, — Марго заполнила форму.
Вава
— Люди, — возмущенно проорал тот и зашелся в новом приступе кашля. Доктор и Ева оторвались друг от друга, обалдело оглядываясь по сторонам.
— Дождик перестал, — выдохнула Ева Доктору в плечо.
— Маленькая, — Доктор провел носом по Евиному плечу, и оба они растворились в воздухе.
— Идиоты, — покачала головой Вава, — все им хихоньки и хахоньки. — ей на голову шмякнулось Евино платье. Вава возмущенно сорвала его с головы и зашвырнула куда-то в угол. Некоторое время все молчали.
— Давайте чаю, — улыбнулся Тарзан. Вава рассеянно покивала, Плу тоже, вероятно покивал — как бы там ни было, голосом он себя никак не обозначил, и комната снова закрутилась — теплела, темнела, стол загруглялся и покрывался крахмальной скатертью, над ним вырос и повис большой желтый абажур. Круглое пятно теплого и сдобного света медленно покачивалось, иногда залезая за границы стола, на котором появились три чашки с тончайшими звонкими стенками, серебряная сахарница, банка варенья, вазочка с печеньем, ложки, блюдца и салфетки. Откуда-то послышалось тихое гудение и потрескивание дров в печи.
— Тепло, — кивнула Вава, пристраиваясь поудобнее и украдкой заглядывая в свою чашку, — уютно. Что с ними будет?
— С кем? — Тарзан наблюдал, как невидимая рука Плу накладывает сахар в чашку — ложки четыре уже положил и не собирался останавливаться.
— Ну… — Вава отхлебнула из чашки чаю, а потом — варенья из банки. По мере того, как ей все больше нравилось варенье, банка росла, словно невидимый стеклодув аккуратно раздувал ее стенки, — Анечка… Марго…
— Не знаю, — пожал плечами Тарзан, запихивая в рот целое пирожное, — будут жить… Умрут…
— Насколько я понимаю, — Вава уютно подоткнулась под бок Тарзану, — сначала позвонит Гоша.
— Нет, — послышался голос Плу, — сначала будет утро.
Слово Марго. Коробка со скелетами (нежность и борьба с ее переизбытками)
Разбудил меня Гошин звонок.
— Привет! — он был бодр, весел, вокруг него все грохотало, кто-то орал, что-то ронял на пол и несмешно по этому поводу
— Ну привет, — я подавила богатырский зевок, — что надо?
— Просто, прикинь, — Гоша развздыхался и поблек, — интересно, как у тебя дела. Ты бы хоть записки что ли оставляла, когда линяешь по утрам.
— А у тебя ни одной ручки по всему дому, — вполглаза я видела спящую Анечку — выражение лица напряженное, как на экзамене, закутана в одеяло плотно как ценная бандероль, волосы разметались по подушке, пальцы на ноге, свешивающейся с кровати медленно шевелятся.
— Что? — заорал вдруг Гоша, — ни хрена тебя не слышу!
— Ручку, говорю, себе заведи — буду писать записки.
— А… понятно… Заведу. А что так тихо говоришь?
— Разбудить боюсь, — зашипела я, — если еще не разбудила.
— Ты не одна? — Гоша запыхтел как паровоз, ему стало стыдно, что он так расстроился, захотелось положить трубку и сбежать на край света, — кто у тебя? — спросил он после того, как пропыхтелся.
— Анечка, — мне стало весело — как наяву я увидела того молодцеватого брюнета с пышными усами, которого Гоше нарисовало его богатое воображение.
— А… — тишину заполнила Гошина молчаливая улыбка, — что это вы?
— Да просто, — пожала плечами я, — просто так.
— Вы разве общаетесь? — Гоша порхал легкий, как мотылек и считал себя вправе лезть в наши с Анечкой отношения.
— Ну да… А что такое? — вот так просто. Действительно, ну что такого?
— Ничего… я тебе завтра позвоню?
— Позвони. Может что хорошее скажешь.
Гоша снова замолчал.
— Ну, — я начинала нервничать.
— Ага.
— Что «ага»?
— Все. Не знаю. Не издевайся над собой до завтра, лады?
— Хорошо, — усмехнулась я, — отбой, — и положила трубку.
Анечка забормотала что-то и повернулась на другой бок. Ее нога судорожно дернулась и скрылась под одеялом.
— Что «хорошо?», — глухо спросила Анечка в подушку.
— Все хорошо, — ответила я, вылезая из постели, — спи.
— Да пожалуйста, — пробормотала та и затихла.
Я завернулась в одеяло и пробралась к компьютеру. При дневном свете он выглядел растерянным, усталым и покинутым. Я забралась в кресло с ногами, подключила страдальца к сети и с отвращением отодвинула от себя благоухающую пепельницу, полную окурков. Посидела некоторое время, уныло пялясь в монитор, а потом разложила косынку.
Анечка зашевелилась в постели и снова перевернулась на бок. Я вдруг поняла, что она проснулась вместе со мной, а теперь боится вставать, потому что со мной надо будет о чем-то говорить, ну, хотя бы пока пьешь кофе и жуешь бутерброд, а она совершенно не представляла, о чем. Или не хотела даже. Возможно, она уже устыдилась своего ночного порыва, и теперь мучительно искала пути к отступлению. Если бы я спала, все было бы как нельзя проще — записка с обещанием позвонить на днях и короткая перебежка до остановки автобуса. Если она еще помнит, где эта остановка.