Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе
Шрифт:
– В кладбище один плюс, но зато большой, – буркнул под нос Теодор. – Тут нет людей. Ну, по крайней мере, живых.
Тропинка вскоре нашлась. Белея камушками, она петляла в белесой влажной неизвестности. Теодор ступил на тропу и двинулся вперед. Сколько он блуждал по погосту, Тео не знал. Он потерялся во времени и в пространстве. Как вдруг… Впереди, возникнув из тумана, что-то колыхнулось, точно черный мешок. Тео застыл. Кто это? Уносить ноги? Подойти?
– Эй, ты! Руки, руки прочь! Ишь, надумал тыкать меня в ребра!
– А чего ты врешь, будто мой лучший друг всего лишь напился в стельку и свалился
– А ты, поди, ползал пьяный да проверял?
– Хватит вам препираться, неужто не наспорились за два века? Мы по делу собрались, нежитель пропал, а они спорят, кто больше пьет!
– Он!
– Нет, он!
Голоса показались Теодору странными: вроде и близко звучали, а словно издали, как из толщи воды. Ему стало не по себе. Теодор в недоумении замер, а потом скользнул за ближайшее надгробие и затих. Если это горожане, его не заметят. Что все-таки происходит? Кому понадобилось в такую рань гулять по кладбищу? Туман быстро расступался, и Теодор увидел говоривших. Возле тропинки их собралось не менее дюжины, а сколько было точно, он не знал.
Все они были очень разные: высокие, низкие, толстые и совсем тощие. И все же Теодор понял: они чем-то и схожи. Что-то их объединяло. Будто всю толпу разом посыпали тысячелетней пылью, и эта пыль въелась в каждую складку их одежды. Все как один оказались мертвецки бледные (Теодор готов был поспорить, это не игра искаженного туманом света) и одеты – один чудней другого. Такой одежды, пожалуй, уже никто не носит, а может, никогда и не носил. А обувь! У одного башмаки были деревянные, у другого – с коваными пряжками, у третьего чуть ли не постолы. Люди шумели, перебивали друг друга, то выплывали из тумана неясными тенями, то исчезали там вновь.
Теодор таращился на все это и не мог собраться с мыслями. Он даже рот раскрыл от удивления, но тут же захлопнул. В мире столько диковинного, что, если всему удивляться, челюсть отвалится.
– …Говорю вам, уважаемые нежители, он не был пьян. Мы пьем только по субботам и только вместе. Давеча он зашел лишь договориться насчет рыбалки. Мы хотели утром подо льдом поудить рыбу. Вот и супруга его подтвердит, так, госпожа Фифика?
Тетка сурового вида, с носом, похожим на гусиный клюв, кивнула. За поясом ее платья, мало чем отличавшегося от мешка для картофеля, виднелись пучки полыни. Полынь торчала из-за уха, а также из сложно сплетенной косматой прически.
– Фифика – достойная, надежная женщина. Уж она знает, что говорит.
Тетка не проронила ни слова, лишь насупленно кивнула.
– Вышел я утречком, иду и гляжу – его следы! Косолапые, точно его! Думаю, вперед ушел, надо торопиться. Иду по следам, дохожу до места, где условились встретиться, а его нет! И след-то обрывается… Да вот, отсюда видать!
Все фигуры повернулись в одну сторону. Тео из своего укрытия тоже увидел цепочку огромных следов на влажной земле, чуть припорошенной снегом. Следы вели в сторону вяза-великана на опушке леса и… внезапно обрывались. Люди ахнули и зароптали.
– Куда он мог запропаститься?
– Да ушел он!
– Как? Следов-то нет! Обрываются…
– В овраг свалился!
– Так тут оврага нет! Смотрите, смотрите, это ж его шляпа валяется тут? И трость, и ботинок!
Снова ропот,
– Он исчез.
– Исчез! Исчез…
Толпа загудела, зарокотала.
– Облава!
Все обернулись на звонкий крик. На пригорке меж елей на большом пне стояла девушка. Юбка до пят, длинный цветастый передник, на плечи накинута шкура, волосы упрятаны под платок, и Теодор подметил еще бледность лица, словно тающего от болезни. Тем не менее во всей наружности девушки сквозило звериное ехидство.
– Снова ты! А ну повертай отсюда, Шныряла. Граждане, не слушайте дуреху, вечно у нее облава на уме.
– Ты сама-то, тетка Фифика, что намедни-то вычудила? Забыла, поди, так я напомню!
Шныряла спрыгнула с пня и подошла к толпе, подбрасывая и ловя ножик.
– Ну, так слушайте! Иду я с утра и вижу такую картину: эта мороайка прозрачная стоит у дороги и распевает:
Солнце, солнце, повертай,Зиму, зиму прогоняй!Солнце, солнце, дай весныТем, кому не снятся сны.И притом уже светло вовсю, и по дороге пыль вьется – кто-то в город едет. Я, значит, ору ей, чтоб заткнулась. Сейчас кто услышит, придет на кладбище – мигом нарушит покой. А эта баба, – девушка ткнула лезвием в направлении Фифики, – вопит, мол, что я не хочу весны, такая-сякая, и вообще шла бы своей дорогой. Черта с два пойдешь – эта полудурочная на самом видном месте торчит и внимание привлекает!
– Граждане, да не слушайте вы носатую проныру! – возмутился высокий парень с белыми волосами. – Я там был! Вот глядите, – он протянул руку, – она меня укусила!
Толпа ахнула. Шныряла набычилась:
– А что? Заявился и давай вопить! Мол, я нарушаю спокойствие! Это я-то? Ну и укусила, и так тебе и надо, Ворона!
– Наше кладбище – обитель спокойствия! – веско заявил сухонький древний старичок вполовину человеческого роста, державший доску с гвоздями. – Давайте уважать друг друга.
– Да конечно! – Шныряла зашлась едким хохотом. – Спокойствия! А куда Спиридона подевали? Превратили в облачко и отпустили в небо? Лучше послушайте, что было дальше! Как все ушли, появляется на дороге – кто б вы думали? – сам мэр верхом на пятнистом скакуне! И остановился у ворот!
Толпа ахнула, всколыхнулась. Пронесся испуганный ропот:
– Мэр? Сам мэр?
– Вот-вот. – Видя, что произвела впечатление, девушка напустила на себя важный вид. – Остановился у ограды и смотрит. Меня аж холод пробрал. Уж кого-кого, живяков не боялась ни разу. Но вот этот черный, мэр Вангели, – страшный, как сама Смерть! Не вру. Постояли б так близко – и вам бы захотелось к Змеиному царю провалиться, лишь бы подальше от него. Я так и обомлела в кустах. А тут ветер с моей стороны – и на мэра. Он, конечно, не собачьим чутьем обладает, а живяковым. Однако как ветер задул – так мигом нос в мою сторону. И на кусты смотрит! Мне аж дурно стало от страха. Каков человек, а?