Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе
Шрифт:
– А перекидыши?
– Собаки, лисы, медведи… Конечно! Нежителя нельзя в полной мере назвать живым, тело-то его не подчиняется правилам мира людей. Он остается до своей второй смерти в том виде, в котором был при первой. Значит, волосы, ногти, зубы не растут и возраст не меняется. Некоторым нежителям, кто «плотнее», вода и пища нужны, сон для поддержания сил. Остальные же – иеле, спиридуши, ледящие – в пище не нуждаются, а сон их может продлиться хоть мгновение, хоть сто лет.
– Хотите сказать, мои родители-перекидыши… мертвецы?
Плотник пожал плечами.
Теодор
– Нежитель может стать перекидышем, а живой человек – нет. У живых своя судьба, у нас своя. Перекидыши не прозрачны, так что могут с людьми вступать в разговор. Если захотят. Только желающих мало, обычно все прячутся по лесам и кладбищам. Так-то нас непросто заметить. Только никогда я не слышал, чтобы у нежителей были дети.
– Они мои родители, – настойчиво сказал Теодор.
– Двое перекидышей и сын-нежитель. Что же это… семья?
Нежители заахали: «Неслыханное это дело», «Невероятно», «Вот дикость-то!».
– Да, – нахмурился Теодор. – Мы жили в доме в лесу, и отец лечил горожан.
Плотник посмотрел на него искоса и покачал головой.
– Уму непостижимо. Ну и ну! Бог мой! Ты, правда, сам странный: тень нежительская, а тело-то… живое. Прости, если оскорбил.
Назваться живым – оскорбление? Ну, точно чудной народ!
– Стало быть, вы, – Теодор обвел глазами серую толпу, в клоках мути их ноги пропадали, и Теодору чудилось, будто туман не окутывает тела, а проплывает сквозь них, – вы – мертвецы?
Повисла напряженная тишина.
– Фи, как невежливо, – заявила тетушка Фифика и гордо вздернула подбородок, всколыхнув туман. – Ишь чего выдумал! Запомни, юноша, – тетушка подошла вплотную к Тео и ткнула ему пальцем в грудь, – мы – нежители!
По обиженным лицам Теодор понял, что с этим ему спорить не стоит.
Глава 10. О том, кого кличут Волшебным Кобзарем
Теодор ощущал: что-то изменилось. Что-то происходит в мире. В прозрачном, словно тающие льдинки, воздухе затаилось чувство… чего? Он не знал ответа.
Одним утром Тео открыл глаза, перевернулся на другой бок и уже хотел вновь погрузиться в сладкую дремоту, как вспомнил свой сон. Очень странный. Гигантская сияющая комета, хвост которой простерся по всему небу – от горизонта до горизонта. Теодор шел ей навстречу, шел и шел, пока не наткнулся на дверь. Он потянул за ручку – безрезультатно. И проснулся.
После этого Тео уже не мог сомкнуть глаз. «Да что ж творится? – рассердился Теодор. – Откуда бессонница?» Ни счет пауков, ни бубнеж заговоров не помогали. Теодор лежал-лежал и поднялся. «Чем ворочаться, пойду лучше силки проверю».
Тео подошел к окошку и замер. Первый вдох рассветного воздуха наполнил легкие острой тоской, какой он никогда не испытывал. «Что со мной?» – удивился Тео. Сердце в груди заколотилось в новом ритме, радуясь чему-то неведомому.
Теодор приоткрыл ставень и втянул носом ветер. Ноздри затрепетали, горло наполнилось странным щекочущим
Звезды гасли над горизонтом, на востоке розовело небо, и тишина царила такая, будто в раю. Сердце по-прежнему колотилось, предчувствуя смерть, а может, праздник. Теодор осознал, что внутри бьется желание, рвется на волю. Он знал это чувство и понял, что нужно сделать.
Тео достал из внутреннего кармана плаща маленькую флейту – флуер, любимый жителями Карпат, чудесный настолько, что сама Весна поигрывает на нем, когда ей особенно хорошо. Теодор поднес флейту к губам – и полилась мелодия. Прежде никогда он не слыхал этой песни и уверен был, что после забудет. Но пока мелодия вылетала из флуера, Тео чувствовал, как он сам вместе с волшебными звуками уносится выше и выше к небу.
Флуер издавал трели, подобные птичьим, стонал и заливался смехом. Мелодия лилась и лилась – над кладбищем, над лугами и холмами, – достигла речки, которая мигом очнулась подо льдом и плеснула волной о берег; пронеслась над Окаянным омутом, и старый Ольшаник почувствовал, что время пробудить соки в древесине настало; полетела дальше в лес и горы, а там эхо разнесло ее по всем полянам и ущельям.
Теодор позабыл обо всем на свете, пока играл. С гор послышался гул рожка, но тут же оборвался: чабан, перегонявший отару овец, застыл на перевале, внимая флуеру. Мелодия взлетела на вершину, плеснула ликующей нотой – и оборвалась.
Теодор опустил флуер и прислушался, переводя дух. Живое выползало из нор, издавая шорох и шепот, урчание и писк, птичьи трели доносились из сплетений ветвей, зримые и незримые жители гор выбирались на утренний воздух.
Теодор понял, что это было. Первая весенняя песнь. Он проснулся рано, потому что наступил великий день. Имя ему – Мэрцишор. Первый день марта. Наконец-то после лютой стужи пришла долгожданная и прекрасная Весна.
«Отцу бы понравилась эта песнь», – подумал он.
Лазар всегда хвалил его за новые мелодии. Он считал, что в музыкальном умении Теодора есть нечто особенное. Тео вспомнил о родителях, и его сердце сжалось. Он не понимал, где искать родных. Живы ли они? Ему стало очень одиноко.
Теодор увидел на небе точку – с севера летела одинокая птица. Какой-то филин услышал пробуждение природы от спячки и спешил в лес. Тео вспомнил о своем друге и зажмурился, чтобы не расплакаться. Сердце сдавила печаль, но тут же отступила. Теодор глубоко вздохнул и сказал вслух:
– Теперь все будет хорошо. Теперь будет весна!
Он ощутил легкость в груди – весть принесла облегчение. Не только он оттаял в этот день, даже древнее зло в Мэрцишор стихает, внимая общей радости, и тьма отступает. Теодор, забывший, когда улыбался в последний раз, сам себе удивился, обнаружив, что радостно скалит зубы на восход.
Далеко внизу, на окраине, Теодор заметил какое-то движение. Серая фигурка петляла меж могил, замирала на некоторое время и вновь продолжала путь. Теодор спустился с чердака, подошел и заглянул за надгробие – тетушка Фифика нюхала клювообразным носом рыхлый снег, серым комком лежащий на ладони.