Игра в …

Гусейнбейли Эльчин

– Я – врач, и насмотрелся на блондинистых баранов, вроде вас…

Слово “врач" я произнес с особым пафосом, и собирался уже хлопнуть портфелем оземь, но какая-то пожилая женщина перехватила не столько даже мой портфель, сколько злобу и спокойно сказала:

– Успокойтесь, молодой человек, Поберегите ваши нервы для старости, а уехать в ту дыру можно именно с этой платформы.

Я вошел в вагон гордый, как аист. (Неплохое сравнение, да, – гордый, как аист? А еще кое-кто говорит, что в моих рассказах мало образности.)

– Здесь свободно? – спросил я. И опять никто не ответил. Я плюнул и сел, не дождавшись ответа. Да и зачем мне нужно чье-то

разрешение? Что, он ему по наследству досталось? Или это его папа изобрел поезд? Сижу себе, думаю обо всем этом, и тут замечаю, что рядом со мной сидит молодая женщина. Собственно то, что она молодая, я узнал только когда она спрыгнула с поезда. Потому что нижнее белье ее оказалось плиссированным, а такое белье носят только молодые. Рядом с ней сидел маленький мальчик. На это я уж совсем не обратил внимания, о чем потом горько пожалел. Знал ведь, что на детей надо обращать особое внимание, что надо в первую очередь сдружиться именно с детьми. Иначе… Короче, сижу себе, любуюсь пейзажем за окном.

Думаю о чем-то. Не важно о чем. Готовлюсь плавно к сладостному, беззаботному, но крайне необходимому процессу дремы, как вдруг чувствую, как что-то обжигает мне бок. Оглядываюсь и вижу, как этот самый мальчишка, что был рядом с женщиной, стоит сбоку и совершенно спокойно совершает деяние, недопустимое в общественном месте, а попросту говоря, вынув свое мужское достоинство, впрочем, какое там достоинство – вот инструмент, который Залха увидела у нашего односельчанина Имралы – это достоинство, а тут так себе, отросток не больше шелковичного червя, и орошает меня из него. Я с криком вскочил на ноги. Высказал его матери все, что думал по поводу ее сына. Та, не переставая, затвердила “Простите, Бога ради…”

Окружающие смеялись. Видя это, она тоже присоединилась к остальным. Тогда я в бешенстве сорвал с себя рубашку и выжал на нее эту (примите к сведению!) вонючую жидкость. Судя по всему, женщина этого не ожидала. Она тоже завопила и вскочила на ноги:

– Нахал! – воскликнула женщина. Я с достоинством ответил, что это она нахалка, ее отец – нахал, все их семейство, включая кошку – нахалы. С утра морочит людям голову рассказами о благовоспитанности своей кошки, но не может научить приличиям своего оболтуса-сына. Женщина возразила, что я бездушный и бессердечный человек, а обгадивший меня мальчик – еще сущее дитя, и нельзя так раздувать всякую ерунду.

– Да знаете ли вы, кто я такой? – закричал я. И, не дожидаясь ее ответа, вытащил из портфеля журнал, где я был запечатлен обнимающим одного из своих “пациентов" – ягненка, а под фотографией была напечатана статья “Друг животных”. – Это я бессердечный? – орал я, тыча им в глаза журналом.

Я неистовствовал, но вдруг, взглянув на свое улыбающееся фото, успокоился. До чего же я выглядел счастливым. И ягненок улыбался, и даже чем-то был похож на меня. Женщина, увидев мою фотографию, тут же растаяла. И так, и здесь, в российской глубинке, мне удалось доказать, что я не бессердечен. Она стала уговаривать меня не нервничать, оправдывалась тяжелым характером своего Вовочки, который, едва увидит возле нее мужчину, тут же спешит его… ну, это самое.

– Что значит “это самое”, удивился я? Все имеет свое название, и должно быть названо.

Но я – врач, и верный клятве Гиппократа, тут же взял себя в руки, тем более, что вспомнил женщину на перроне, уговаривавшую меня не нервничать по пустякам. Кажется, в нашем техникуме в клятве Гиппократа был этот самый пункт насчет нервов. Потому что, стоило мне начать нервничать,

как преподаватели тут напоминали мне о клятве Гиппократа. Но даже если это было не так, в настоящий момент о Гиппократе необходимо было вспомнить. Я же собирался подвести итог этим размышлениям, как мое внимание снова привлек звонкий голос женщины. Он зазвучал у самых моих ушей и был на этот раз мягким и нежным. Она говорила о том, что мероприятие, на которое я еду будет проходить недалеко от ее дома. Она приглашала меня к себе, обещала отстирать рубашку. Говорила что дома нет никого, кроме ее матери и Вовки.

– А ваш муж?

– У меня нет мужа, – ответила она.

– Как это? А кто отец мальчика?

– У него нет отца… Она произнесла это так гордо, будто иметь мужа было чем-то постыдным и неприличным.

– То есть как это – нет. Не с неба же он свалился, – удивленно спросил я, тыча мальчика в бок.

– Не с неба свалился, а на земле нашелся. Мы нашли его на дороге.

Потом Вера (так звали мою попутчицу) сказала, что была бы рада, если я бы я принял ее приглашение. Что, мол, я не пожалею. Но, увы, я пожалел. То есть поначалу, до того момента, как я начал жалеть, все шло хорошо.

Мы пришли к Вере домой. Но перед этим Вера потянула за стоп-кран и стала уговаривать меня спрыгнуть на землю. Отсюда, мол, до поселка короче. Но я, естественно, отказался, не желая рисковать по пустякам. Вера с Вовкой спрыгнули. Поезд тронулся, и тут я увидел, что Вовка размахивает папкой, в которой хранились все мои газеты, журналы, документы, то есть все, что составляло смысл моей жизни, мою визитную карточку, если хотите. Видно, мальчишка успел стянуть ее еще в вагоне, пока я бился в истерике. Я тут же бросился к двери, рванул ее и с портфелем под мышкой выпрыгнул из вагона.

До самого дома мы с Верой ругались, но тут снова мне на помощь пришла клятва Гиппократа, и я вынужден был в “чужом монастыре" взять себя в руки.

Вопреки ожиданиям, у Веры меня встретили хорошо. Собственно, если говорить о встрече, то мать Веры с кошкой в руках ожидала дочь у крыльца.

Мать с дочкой многозначительно переглянулись, и я ни минуты не сомневался в том, что этот обмен мимикой касался моей персоны.

Справедливости ради должен сказать, что Вера выполнила все свои обещания. Она быстро отстирала и высушила мое белье. А я тем временем искупался в бане, которая была больше похожа на крытый загончик, хлев, но достаточно чистый. Тишина и покой дома настолько расслабили меня, что я даже стал забывать о мероприятии, ради которого приехал сюда. Но имидж друга животных вернул меня к действительности.

Естественно, мы отправились туда вместе. Я вел себя, как и положено гениям. Впрочем, я имел на это право. Ведь не каждого приглашают на подобные мероприятия, тем более, не каждого ветеринара. А потом вышло так, что я на этом мероприятии слегка выпил, и меня потянуло на тосты о том, как прекрасна профессия врача, о важности дружбы между народами и животными. Впрочем, не хочу вам морочить этим всем голову. Но наутро, когда я проснулся в том же аккуратном хлеву, Вера с большой охотой пересказывала мне мои речи, утверждая, что я человек особенный, ни на кого не похожий. А потом Вера предложила мне пару дней погостить у них, если я не особенно спешу, и я тут же согласился. Как выяснилось позже, совершенно зря. Потому что оставшихся дней вполне хватило на то, чтобы я Верочку полюбил (с тех пор я называл ее только Верочкой, что было, согласитесь, проявлением моей к ней бесконечной любви).