Играем в 'Спринт'
Шрифт:
– Что приуныл? Гадаешь, кто сидел в машине?
– спросил он и сам же ответил: - Я и сам этого не знаю. Нет у нас стопроцентной уверенности. След есть, а уверенности нет. Пока нет.
Я так и не понял, хитрит он или говорит правду, и, точно прочитав мои мысли, Симаков добавил:
– Если бы я даже знал, кто крутил баранку этой машины, вряд ли тебе сейчас сказал, так что не забивай себе голову.
– Но почему?
– не выдержал я.
– Видишь ли, иногда человека выдает случайно брошенный взгляд, одно неосторожное слово, а после сегодняшнего инцидента
Мне нечего было противопоставить его логике, и все же я возразил:
– Ну а если я сам узнаю его имя, что тогда?
– Вряд ли у тебя это получится, - спокойно парировал он.
Пожалуй, это был самый сокрушительный удар по моему самолюбию.
– Ты не обижайся, просто у тебя слишком мало исходных данных. Последние слова он произнес не так официально, как прежде, но мне это было уже безразлично.
– Учти, от того, насколько естественно ты будешь держаться, зависит многое, если не все. Будь валютчиком, спекулянтом, обменщиком квартиры - кем угодно, но о деле постарайся забыть. Выброси его из головы. Завтра у тебя выходной. Ты абсолютно свободен. Отдыхай, купайся, загорай...
Совсем не к месту на ум пришли строчки из маминого письма, где она рекомендовала мне делать то же самое. Сговорились они, что ли?
– Постараюсь, - сказал я не слишком бодро для человека, которому перепал внеочередной выходной день.
Один за другим мы сделали два крутых поворота, успев дважды сменить направление почти на сто восемьдесят градусов, и вновь вышли на прямую.
Симаков молчал, давая мне возможность освоиться в новом для себя качестве. А может, ждал, чтобы я выложил ему все, что скопилось на душе за последние полчаса. Если ждал, то напрасно. Я ушел в себя, как черепаха под панцирь, и не испытывал ни малейшего желания высовываться наружу.
Кто спорит, он мой начальник, к нему стекается вся информация, ему видней. В интересах дела он может менять ход операции, может держать в тайне имя преступника, может вовсе вывести меня из игры - это его законное право. Обижаться тут не на что - какие могут быть обиды?
– но ведь и меня можно понять. Досадно сознавать, что после стольких усилий тебя берут за ухо и, точно нашкодившего первоклашку, отводят в сторонку, чтобы не путался под ногами у взрослых...
В стороне от дороги показались огни автозаправочной станции.
– Здесь я тебя высажу, - сказал Симаков, съезжая на обочину. Доберешься городским транспортом.
– И по установившейся традиции спросил: - Вопросы имеются?
– Имеются.
– Слушаю.
– А связь, Игорь Петрович?
– схитрил я.
– Как будем поддерживать связь?
Но он лишил меня и этой, последней, надежды.
– Никак и ни под каким видом. Ты что, не понял? Мы же условились - ты абсолютно свободен.
– Он протянул руку.
– Ни пуха тебе, Сопрыкин. И пожалуйста, никакой самодеятельности. До завтра.
– До завтра, - ответил я замогильным голосом.
– Ну-ну, не вешай нос, лейтенант. Ты сделал все, что мог, даже больше.
– И уже когда я открывал дверцу,
4
К остановке, мягко покачиваясь на рессорах, подкатил темно-желтый "Икарус".
Я вскочил на подножку, бросил в кассу пятак и сел на свободное место. Автобус тронулся.
Езды до центра было минут двадцать - двадцать пять, и от нечего делать я уставился в окно, откуда на меня смотрело собственное отражение хмурое лицо с пасмурно сведенными бровями. Прав Симаков - надо учиться держать себя в узде, по такой физиономии можно читать, как по открытой книге.
Я попробовал улыбнуться, но лучше б я этого не делал - выражение стало еще свирепей.
"Что приуныл?
– подал голос мой неизменный оппонент и собеседник. Радоваться надо, дурачок. Сам слышал, благодарность объявят, поработал на совесть, чего еще человеку надо?! Или у тебя нет личных проблем? Взять ту же Нину..."
"Замолкни", - попросил я, и он обиженно затих, оставив меня в полном одиночестве.
Вскоре сплошной массив зелени за окном сменился чередой санаториев и домов отдыха.
Мое отражение в стекле перечеркнули цепочки огней. Многоэтажные, похожие на пчелиные соты корпуса подступали к самой дороге, поднимались из ущелий, гроздьями огней мерцали на фоне Большого Кавказского хребта.
Я смотрел в окно и силился внушить себе, что с делом покончено раз и навсегда. С этой минуты я предоставлен сам себе, волен делать все, что пожелаю, - ходить в кино, принимать морские и солнечные ванны, нагуливать недостающие семь килограммов - полная свобода! Абсолютная, как выразился мой начальник. Единственное, что мне запрещалось, - вмешиваться в события. Но разве я виноват, что именно этого мне хотелось больше всего?
Впрочем, запреты запретами, а события развивались по своим, непредсказуемым, законам, и никакие, даже самые веские, аргументы не могли в них что-либо изменить.
Стоило мне сойти на ближайшей к "Лотосу" остановке и пересечь бульвар, как на самом углу Приморской я увидел такси, номерной знак которого показался мне смутно знакомым.
Я взял чуть левее, подошел к машине со стороны багажника и заглянул внутрь через заднее стекло.
Впереди, припав головой к рулевому колесу, сидел Шахмамедов. Я узнал его по густой шапке вьющихся волос, широкому не по росту размаху плеч и куртке с рекламой "Мальборо" на спине - в ней он был в среду у кинотеатра "Стерео", в ней я видел его вчера у гостиницы.
В первый момент я подумал, что Тофика сморил сон, и, лишь присмотревшись, догадался, что застал его за любимым занятием. Он высматривал кого-то, хотя выбрал для этого не самую удачную позицию.
Изнутри на лобовое стекло падал отблеск зеленого фонарика. Формально Тофик был свободен. Почти как я. Только привязан к месту.
Признаться, я с трудом подавил желание составить ему компанию. А что: открыть дверцу, сесть в машину и предложить совместную прогулку по городу-курорту. Заодно поинтересоваться, что это он здесь вынюхивает. Как-никак он на работе и не имеет права отказывать пассажиру!