Играл духовой оркестр...
Шрифт:
Сейчас ему не хотелось думать о работе, что впереди. Эти мысли как-то не вязались со светлым настроением утра. С Архиповной картошку на ее огороде сейчас покопать бы или среди народа потолкаться, деревню хорошенько рассмотреть. Каковы они, сегодняшние солдатки и доярки, образы которых он натужно создает в своей мастерской? Вспомнились газетные строчки: «Композиции выполнены вяло…» Не оттого ли, что в деревне он теперь бывает раз в пять лет наскоком или проездом, что последние годы талант его живет лишь эксплуатацией памяти.
— Не спите? Тогда позавтракали бы, пока не остыло. — В комнату заглянула Архиповна.
— Спасибо, я сейчас. — Фролов стал одеваться, вынул из чемоданчика мыло, зубную щетку, полотенце — вид, запахи этих домашних вещиц напомнили ему о семье, всплыло бледное личико Катеньки, усталые глаза жены. Продолжая прерванные Архиповной мысли, он оправдывался: «Ничего, пусть пока будет так… А уж в следующий раз в деревню на полгода закачу. По-настоящему осяду, поработаю. А пока… до осенней распутицы закончить обелиск и поскорее проводить в санаторий Катеньку».
Завтракали с Колькой за кухонным столом. Колька ел вяло, казалось, что он еще не совсем проснулся.
— И до коих ты, голубчик, гулял? — буднично спросила его Архиповна.
— Не помню, — заспанно буркнул Колька.
— Вот полюбуйтесь. — Архиповна вздохнула. — И каждый раз так… до петухов. А кабы обжениться…
— А! — Колька нервно махнул рукой. — Кабы да бы… Быкай не быкай, а быка не будет. Бабушка, дай хоть поесть спокойно.
— А я как раз за покой и ратую. Чтоб по-людски жил… Укорота нет никакого. Безотцовщина. Будь Ваня с Леной живы, не стал бы так выкаблучиваться перед родителями. А на меня наплевать.
Колька вдруг встал и обнял Архиповну.
— Женюсь, бабушка, ей-богу. Дай-ка только срок, будет тебе свадьба, будет и внучок.
— Дождусь ли. — Архиповна безнадежно покачала головой.
Фролов поднялся из-за стола разрумяненный: вкусен и горяч был завтрак.
— Когда вас ждать к обеду? — обратилась к нему Архиповна. — Где и чего ныне работать будете? Сказывали, памятник у нас состроите?
— Да, — кивнул Фролов. — Обелиск.
— Какой же на вид-то будет? — спросила она.
— Обыкновенный обелиск погибшим воинам. — Фролов взглянул в засветившееся любопытством лицо старушки, прошел в комнату и принес оттуда фотографии. — Вот посмотрите.
Архиповна, прищурив глаза, долго разглядывала снимки, держа их на расстоянии вытянутой руки.
— Этот в Покровке установлен, а тот — в Озерном, — пояснил Фролов.
— Оба, гляжу, на один манер… И у нас эдакий же хотите? — тихо и как-то бесцветно сказала она.
— Да, а что?
Архиповна поджала губы и молча вернула фотографии. Чуть погодя вздохнула:
— Пусть хоть такой. А то никакого нету.
И отошла от Фролова к печке. А он какое-то время стоял растерянный. Кольнула досада: «Какое дело этой бабуле?! Знай пекла бы ватрушки».
…С
— Лучше не сыскать, пожалуй, — сказал Егор Кузьмич. — Смотрите сами.
— Что смотреть, чудесное место для обелиска, только от дороги надо отступить подальше, к садику, — всем довольный, заключил Фролов.
— Делайте как лучше. Стеснять вас не будем…
— Не беспокойтесь, Егор Кузьмич. Все будет просто и хорошо. Обелиск не только память о погибших, это славная страница села…
— Вы бывали на фронте? — остановил его председатель.
— Два года. От Днепра до Эльбы прошел. Поцарапало, но вот живу. Как это…
Нас танки не смяли и смерть не скосила, Тоска не загрызла в окопной глуши.Фролов взглянул в лицо председателя и почувствовал неловкость: о войне с этим человеком надо говорить как-то иначе.
— Вы тоже были? — спросил он, заранее зная ответ.
Егор Кузьмич молча кивнул, достал из кармана листок бумаги и бережно подал Фролову:
— Тут имена погибших. Сорок семь…
Чуть прихрамывая, председатель ходко зашагал к правлению.
Фролов смотрел ему вслед, мысленно ощупывая под темным плащом обожженную, в заплатах из чужой кожи спину.
Весь день Фролов и выделенный ему в помощь плотник готовили площадку под обелиск. Сколотили опалубку, залили бетоном. А теперь осталось сложить из кирпича невысокий четырехгранник, отштукатурить, основание украсить барельефами военных мотивов, на мемориальной доске написать имена павших, а сверху прикрепить беленькую звездочку. Все ясно и просто.
Плотник был невысокий, широкой кости мужик, с седыми вихрами на большелобой голове. Работал он не торопясь, с какой-то угрюмой молчаливостью.
Когда размечали площадку, он сказал:
— Давайте шагов на пятнадцать отступим вот сюда, на возвышенку…
— Зачем? И здесь ровно, хорошо, — возразил Фролов.
— Сейчас ровно и сухо, а весной тут ручей, а посля лужица долго стоит.
Для опалубки доски можно бы и не строгать, он строгал.
— Антон Иванович, лишнее это. Все равно фундамент наполовину будет в земле, — заметил Фролов.
— Не знаю, чего вы наверху смастерите, а основу надо ровную, крепкую. Памятник. Могилка, значит. Я под свой дом и то… А это ж на века.
Во время перекура он сворачивал козью ножку, глубоко затягивался дымом, сипло покашливал, взгляд его задумчивых глаз упирался в одну точку. Вдавив окурок в землю, он не спешил брать топор, сидел и озабоченно оглядывал площадку.
— Что, начнем, Антон Иванович? Сегодня бы закончить фундамент, — поторапливал Фролов.
— Кончим. Куда спешить? Там всегда спешили…