Играла музыка в саду
Шрифт:
Люблю свою жену, но разве есть в этом заслуга, другого и выхода не бывает, противоположное просто недальновидно и невыгодно: зачем тогда жена?
Недостаточно образован, но защищен скорострельностью мысли, бывает, что находчивость заменяет мне знание предмета. Схожу за умника.
Иногда требую с других лишнего и бываю нетерпим и несправедлив.
Да что я так перед вами заголяюсь, как на исповеди? Есть же у меня и что-то хорошее, положительное? Есть! Это смелость, а может, и глупость рассказать о своих недостатках. Не каждый решится. Я вот решился. Надо сказать, что кое-что еще и утаил.
Теперь, когда вы все
6 : 1
Конец войны, 8 мая 1945 года, застал меня на марше, в немецком городке Цербсте, на родине нашей царицы Екатерины Великой, если помните, она Ангальт-Цербстская принцесса. А потом - и на Эльбе! О том, что закончилась война, сказали нам польские солдаты в конфедератках. И как-то сразу наступила оглушительная тишина и стало нечего делать. Счастье, что, кажется, остались живы, сразу не осенило.
Начали делать самогонку. Всегда найдутся умельцы и сруб поставить, и роды у кобылы принять, а уж самогонку выгнать... сколько хотите! Самогон - не забывайте великое это слово.
А потом переехали мы и за Эльбу, в небольшой тюринг-ский городок Бернбург, заняли там казармы, еще вчера американские. Вырезали полуголых красавиц из тысяч разбросанных по полу цветных журналов и прикололи на стены над кроватями. Ненадолго - комиссары быстро навели порядок с голыми грудями. И под корень - нашу грешную молодость!
Началась отложенная на четыре года мирная жизнь, без ежедневных смертей. И внизу, в парке, был футбольный стадион, настоящий, с большой трибуной. И пришел оттуда как-то солдатик наш Женя Черный (фамилия такая, сам-то он был голубоглазый блондин) и говорит: "Сегодня немцы первенство то ли Тюрингии, то ли Саксонии разыгрывали, в один день, с выбыванием, два тайма по тридцать минут. Футбол такой послевоенный, в общем, мы их штуки на три понесем! Я договорился на пятницу. Майки они нам в красное выкрасят".
Понесем так понесем. Набиваем шипы. А в среду вышли в город - батюшки, все, что можно, заклеено бумажными афишами розового цвета, из угла в угол, по диагонали огромными буквами (позвольте сразу переведу с немецкого) - ФУТБОЛ. В левом верхнем углу: "Ваккер. Бернбург", а в правом нижнем скромненько: "Красная Армия". Цена билета 2 марки.
Ну, афиша и афиша, мы же их понесем, какая разница, что они нас обозвали "Красная Армия", они же без умысла, правда, получается как бы мы ЦДКА, а не команда артиллерийской воинской части, не очень-то и умеющая играть в этот самый футбол. Но мы же их понесем!
И торжественный день первого после такой войны международного футбольного матча настал. Играл духовой оркестр. Офицеры и генералы заполнили трибуну. Немцы проходили через единственный столик, где продавались билеты, хотя войти на стадион можно было и со всех четырех сторон парка, где билетов не продавали. Мы надели выкрашенные пятнами в какой-то свекольный цвет майки, разноперые трусы, гетры и бутсы. Началась разминка.
В воротах у нас стоял невысокого роста, очень прыгучий сержантик Павлик Мишин, акробат из московского цирка, один из ассистентов знаменитого Карандаша; он показывал чудеса, а били ему по воротам мы четверо, и было не стыдно за то, как мы это делали.
Не прошло и пятнадцати минут, как немцы привезли нашему Павлику три гола. Позор! И как-то так странно играют: все больше назад мяч отдают, а потом пас, рывок - и штука! После мы узнали: они с завода "Юнкерс", всю войну дома прожили и в футбол играть не прекращали. Они были командой, а мы только что из окопов выбрались, еще от пороха не отмылись.
И тут Женя, тот самый, что стоял у истока этой авантюры, забивает приличный гол с левого края. 3 : 1. Нам что-то показалось, а точнее померещилось. Они забили "Красной Армии" еще три гола, и с понурой головой, матерясь, расходились наши офицеры с трибуны. А заплатившие по две марки немцы, наверное, вспоминали своего Геббельса и его пропаганду: футбола у русских не может быть! Откуда?
Нам удалось через месяц сыграть с "Ваккером" вничью 2 : 2, но уже без афиш, без офицеров на трибунах и без того удивившего нас столика с билетами по две марки. А весь этот месяц мы готовились к первенству Группы войск и давали объяснения в СМЕРШе и комитете комсомола: кто заварил этот позор? Кто-то даже распрощался с комсомольским билетом: это и впрямь очень сильно смахивало на провокацию.
Когда через много лет, штатский, я приехал в город Бернбург и был принят в магистрате, весь магистрат был выстроен в холле, и выступая у микрофона, бургомистр сказал: "Он в сорок пятом году пришел сюда с Красной звездой". Я нашелся и сказал: "Я и сейчас с красной звездой!" Невесть откуда ген патриотизма взыграл. Потом я понял: они чествовали никакого не писателя, а участника того исторического матча - легенды маленького города Бернбурга на реке Зааль - Бернбург ан Заале.
А МОЖНО РУКОПИСЬ ПРОДАТЬ?
Несут на рынок тетеньки
Молочные бидоны,
А я с платком и ботиками
Хожу вокруг роддома.
Разводятся, влюбляются,
А ты - одна ответчица
За то, что прибавляется
Сегодня человечество.
Что есть единица измерения писательской жизни? Вы скажете - жена. При какой жене Юрий Нагибин писал сценарий "Рахманинов"? Можно приблизительно ответить. А при какой тот же сценарий писал с ним Андрон Кончаловский ответить значительно труднее. Так вот, решительно нет, не жена, а книга есть единица измерения жизни писателя. Притом не просто написанная, а изданная книга.
Вы принесли домой сигнальный экземпляр, а он пахнет типографской краской, сладчайшим запахом прогресса и лично вашего успеха, стихотворением Пушкина "Пророк", и домочадцы обступили вас и поздравляют, и книга бережно переходит из рук в руки, а тут уже и кто-то звонит по телефону - завидует.
Как, чьи и сколько издавать книг - решалось в Большом Союзе на Поварской. Сколько эшелонов бумаги отдать на эпопеи Георгия Мокеевича Маркова и сколько оставить на эпопеи Петра Проскурина? Это были игроки на главном корте, остальные играли на боковых, а такая мелочь, как я, вообще без сеток и в расчет не бралась. Но сколько-то бумаги было и в распоряжении издательства "Советский писатель", неподалеку от господствующих высот, с которых литература простреливалась удобно, как боевиками в чеченских горах.