Играй, Агата!

Штейнберг Катерина

Воинству окрестного квартала!».

С первого раза никто не врубается, ни про что песня, ни кто ее поёт. Вася терпеливо объясняет: поэт Дмитрий Сухарев ведет рассказ от имени своего поколения, тех, кому к началу войны было от пяти до пятнадцати лет, кто выжил и сохранил воспоминания о своих старших братьях и сестрах. Народ слушает вяло, болтают, потихоньку расползаются. Правильная Надя время от времени цыкает на особо шумных и неотрывно смотрит на Васю преданным взором. Вася ее игнорирует, старается не встречаться глазами, Агате смешно, некоторое время она развлекается тем, что наблюдает эту игру.

Ну вот, говорит Вася, давайте, учите слова. И собирается уходить, но спохватывается:

я ж с вами выступать не могу. Придется самим аккомпанировать. Кто-нибудь играет на гитаре?

Даша Ярцева поднимает руку. Даша хиппует, это все знают. У нее фенечки на запястьях, и в волосы вплетены разноцветные нитки мулине. И она приехала со своей гитарой, играет песню из фильма «Вам и не снилось», все завидуют. М-да, говорит Вася разочарованно. Маловато будет! Одну гитару со сцены вообще никто не услышит. Но больше никто не откликается, всем скучно и хочется наконец сбежать на улицу, к спортплощадкам и качелям. Физрук разочарованно обводит глазами остатки отряда и разводит руками: ну, раз никто больше…

Агата вдруг решается и поднимает руку. Просто так, чтобы как-то прекратить страдания Васи. Она вообще не может смотреть, как кто-то мается публично, например, когда у доски кто-то не знает ответа, и учительница длит и длит пытку допроса. Агата всегда тянет руку, но вовсе не для того, чтобы выделиться или выпендриться, как ошибочно считают некоторые, а именно чтобы покончить с мучениями.

Маркович, а ты разве играешь на гитаре? – снисходительно и чуть презрительно осведомляется Надежда.

Нет, но я научусь.

Смотри, говорит Вася, завтра перед ужином репетиция в клубе, если выучишь аккорды – будешь играть.

К вечеру следующего дня Агата знает все аккорды, на пальцах левой руки пропилы, кажется, до костей, запястье ноет, но эту песню она может сыграть с любого места, хоть вниз головой, хоть на ходу. Иван нашел ей гитару в восьмом отряде, Вася решил все же выступать (сзади встанет, чтобы не видно было), итого три гитары.

И потрясающий спектакль на 12 минут.

Под звуки фокстрота Рио-Рита на сцену поднимаются несколько пар, изображающих мирную жизнь до войны: самые высокие мальчишки в белых рубашках с закатанными рукавами, девочки в платьях с пышными юбками (собирали по всему лагерю). Вася выходит на авансцену, фонограмма постепенно стихает, и он поет кусочек из другой песни, тоже военной:

Городок провинциальный, летняя жара,

На площадке танцевальной музыка с утра!

Рио-Рита, Рио-Рита, вертится фокстрот…

На площадке танцевальной сорок первый год.

Звучит сирена воздушного налета, грохочут взрывы, по большому экрану в глубине сцены мечутся широкие лучи прожекторов, ловящих в перекрестье фашистские бомбардировщики. Пока идет заставка из-за кулис появляется хор (и гитаристы, Агата справа, Даша слева, а Вася посередине, между двумя группами). И дальше – как кино: вот ребята переодеты в военную форму, вот девочки машут им вслед платочками, кадры атаки на экране, вот оставшиеся в живых солдаты возвращаются в объятия любимых. Только уходило шестеро, а назад вернулись двое.

Вспомните, ребята! Вспомните, ребята!

Это только мы видали с вами,

Как они шагали от военкомата

С бритыми навечно головами.

Агата поет изо всех сил. У нее разрывается сердце от жалости и боли, она сразу и те девушки, что провожают, и те солдаты, что поднимаются из окопа, и мать одного из солдат. Но музыка ведет ее, не дает развалиться, требует продолжать, допеть до конца.

Последний аккорд – несколько секунд паузы – и зал просто обрушивается.

Все встали, хлопают яростно, никак не прекратят. Агата видит, что многие женщины в зале вытирают глаза. Выступающие быстро спускаются по боковым лесенкам и идут на свои места – сквозь ливень аплодисментов, хлопков по спинам и плечам, зрители никак не могут успокоиться. Ведущий конкурс старший вожатый СанСаныч давно вышел к микрофону, пытается что-то говорить, но его не слушают. Наконец буря стихает, СанСаныч объявляет следующее выступление: «на сцену приглашается восьмой отряд с песней «Землянка».

Ого, думает Агата, вот уж кому не повезло! Восьмеркам. После нас петь «Землянку» – это сто процентов провал, их даже слушать никто не станет. То возбуждение, что держало ее под током последние два дня, исчезло, она устала и хочет побыть одна.

Агата выскальзывает из переполненного душного зала и выходит на пустынную площадь перед зданием столовой. Весь лагерь – там, в клубе, им еще долго маяться, пока не пройдут все выступления, включая самые дурацкие и пафосные, потом еще ждать, пока жюри объявит победителей. А она – свободна, внутри какая-то незнакомая пустота и усталость. Очень болят стертые пальцы, в голове гулко и просторно, ни звука. Агата идет к качелям в глубине сада, ложится спиной на автомобильную покрышку, исполняющую роль сиденья, и начинает тихо-тихо отталкиваться ногой. Господи, как же хорошо! Просто быть здесь одной, никуда не бежать, ни с кем не разговаривать, только бездумно смотреть на темнеющее небо сквозь листья огромных лип и кленов, чувствовать остывающий воздух, слышать начинающийся вечерний пересвист в кустах и поднимающийся из травы стрекот. Мягкое вечернее тепло обнимает Агату, она чувствует только покой и незнакомое прежде удовлетворение от победы: я смогла это сделать, я справилась. Я умею играть на гитаре.

Глава четвертая. Сыграй, Агата!

«За невлюбленными людьми

Любовь идет, как приведенье,

И перед призраком любви

Попытка бить на снисхожденье – какое заблужденье!»

Юнна Мориц.

12 ноября 1988 г., суббота

– Морковка! Морковкина! Гуси-гуси, га-га-га!!

«Два-дебила-это-сила», «весь вечер на арене», совсем-не-братья Ежов и Еремин надрываются у нее за спиной. Агата стоит, уперевшись лбом в грязноватое стекло огромного окна в рекреации, привычно отключив слух, уставившись взглядом в раскрытую на подоконнике книгу. Она все равно ничего не видит, просто пережидает, пока уродам не надоест надрываться впустую, и они уйдут. Подходить ближе идиоты боятся, знают, что у Агаты не задержится врезать ногой, куда достанет. Ноги у Агаты длинные и сильные. «Страус эму» – тоже одна из кличек.

Однако идиоты не уходят. Агата дожидается паузы в потоке детсадовских обзывательств и резко разворачивается к ним лицом. Молча смотрит в переносицу Еремину, у него вроде остатки сознания теплятся, какой-то самоконтроль остался. Крупный, тяжелый, стриженный под ноль пацан осекается и толкает в бок напарника, которому тормоза забыли установить при рождении.

(Всего через шесть лет Ежов откроет собственную заправку, женится, родит ребенка и разобьется на своем мощнейшем мотоцикле, влетев под бензовоз. Еремина это так потрясет, что он временно бросит пить и даже сможет закончить институт. На встрече выпускников, единственной, на которую пойдет Агата, он будет выступать со сцены с благодарственной речью школе и педагогам (очень ему идущий синий блескучий костюм, значок гербалайфа на лацкане. Оказывается, у него яркие синие глаза, кто бы мог подумать!). И совершенно обалдеет, поняв, что вот эта высокая взрослая женщина, похожая на сразу на инопланетянку и египетскую принцессу, и есть Морковка. Пытается подкатить, но осекается, встретив такой знакомый, холодный и отстраняющий взгляд Агаты).