Играй и умри
Шрифт:
– Чего это ты?.. – попятился Теонг.
– Уши тебе отрежу, солить твою плешь. Чтобы музыка не донимала.
– Дырки-то все равно останутся, – ляпнул уважающий логику тохасианин. – И зачем тогда куртку расстегивать?
– Чтобы кровью не забрызгать. Имущество-то казенное. А ну как спросят потом монстры?
– Монстры на Мизоне остались… – попятился Теонг.
– Кто знает, как жизнь повернется. У нее ж такие фортеля бывают, в сказке не скажешь. Разве что в стихах… Вчера на Мане, завтра – в Магадане. Сегодня в жопе, завтра…
– …тоже в жопе, – закончил
– Хорошая рифма, – подумав, кивнул Сом. – Я бы даже сказал: неожиданная и смелая. В тебе умер поэт, как я погляжу.
– Ты вот что, ножик-то убери. Хватит меня пугать, устал я уже пугаться. И вообще пошел назад.
– А ну стой! – повысил голос сталкер. – Кому говорят: расстегни куртку!
– Зачем тебе моя куртка?
– Не мне, а тебе. И не куртка, а рубаха. Вытащи подол из штанов…
– Ну, вытащил, – сделал, как просил Сом, Теонг. Что-то в голосе друга подсказало ему, что тот затеял не глупость и не шутку.
Сталкер наклонился к поясу тохасианина, оттянул нижний край рубахи, отрезал ножом узкую полоску, а потом разделил ее надвое.
– Заправляйся, – разогнувшись, сказал он.
– И что теперь? – выполнил новое указание Теонг.
– Теперь скрути вот эти тряпочки поплотнее и запихни себе в уши, тук тебя в так.
Тохасианин наконец-то понял идею напарника. Заткнуть уши тряпками, чтобы не слышать тошнотворную музыку – это и впрямь хорошая идея. Вот только…
– А как же я услышу тебя? – озвучил он возникший вопрос.
– А никак. Да и нахрена? У нас даже поговорка есть: «Когда я ем – я глух и нем». Ну а в случае чего будем изъясняться жестами. Вот этот, – щелкнул он себя по горлу, – означает спиртное. Если покажу, будто ем ложкой, – это еда. Будто бы пью из стакана – обычное питье, не алкоголь. Два пальца в рот – тошнит. Ладони на паху – писать хочется. Большой палец вверх – все зашибись. Покручу пальцем у виска – значит, ты дурак. Начну стрелять из пальца – тоже стреляй. Только не из пальца. Руки крест-накрест – все, завязывай.
– Что завязывай?
– Все равно что. То, чем в данный момент занимаешься.
– Ну а если я, например, в данный момент только дышу?
– До такого вряд ли дойдет. И уж тогда я покажу другой жест: указательный палец у виска и будто стреляю.
– И что это значит?
– Это значит: застрелись. И не из пальца, разумеется.
– А… может дойти до такого, что нужно будет застрелиться?
– Так ведь жизнь, Тимоха, полна сюрпризов и неожиданностей.
– А если застрелиться будет не из чего? Патроны, например, кончатся или затвор заклинит?
– Ну, тогда выпей яду или убейся об стену. Выберешь по обстоятельствам. Это я тебе на всякий случай объясняю, тук тебя в так, надеюсь, до этого не дойдет. Есть еще куча разных жестов, но объяснять про все долго, да многие из них и так понятны. Ты ко мне, кстати, тоже жестами обращайся.
– Да?.. Ну ладно… А если вдруг меня о чем-нибудь спросят?
– Я скажу, что ты глухонемой, и отвечу сам. Только вряд ли в таком шуме кого-то на разговоры потянет. И это мы еще не пришли,
– Уже пришли, – заталкивая в уши тряпичные жгуты, кивнул вперед тохасианин.
Перед друзьями стоял трехэтажный дом, окна первого этажа которого радостно светились. Над деревянной некрашеной дверью красовалась вывеска: «Погнутая шестеренка». Ниже было дописано мельче: «Питейное заведение для людей». Еще ниже: «Работаем круглосуточно. В долг не обслуживаем».
Теонга в душе немного покоробило уточнение «для людей». Ведь сам-то он кто? Недокрыл, как называет его Сом. Может ли представитель его расы называться человеком? Разумеется, в глобальном смысле может, как и всякое разумное существо. А вот если в сугубо биологическом?.. Что имелось в виду в этой приписке? Правда, сейчас он и биологически человек, так что все в порядке. И все же, для чего это нужно было писать? Неужели в этом месте, в этом мире, наряду с людьми живут и другие существа, которым тоже может захотеться посетить «питейное заведение»? И почему им это делать возбраняется? Впрочем, вопрос на данный момент не мог иметь ответа. Возможно, он появится в будущем.
Друзья переглянулись и направились к двери. Перед самым входом путь им загородил здоровенный лысый амбал в просторной черной форме – размера на два больше, чем требовалось. Может, у них тут мода такая? А может, легче драться, когда ничто не стесняет движений.
Теонг хотел поздороваться, но вовремя вспомнил, что он «глухонемой». Он увидел, как зашевелил губами Сом и что-то ответил амбал. Позже сталкер рассказал ему, как все было. Разговор с охранником получился, в общем-то, немногословным. Сталкер поприветствовал амбала и спросил, могут ли двое усталых путников утолить голод и жажду в этом почтенном заведении. Ответом было: «Если усталые путники забыли прихватить с собой деньги, то пусть устают еще больше в дальнейшем пути».
Правда, Теонгу показалось, что ответ охранника был куда короче. Но не станет же Сом врать? Тем более сталкер ничуть не огорчился, не стал стрелять по амбалу и тыкать его ножиком, а с радостным выражением лица достал из кармана монету, что нашел в машине у покойника, и показал охраннику. Тот подхватил блестящий кружок толстыми пальцами, прикусил редкими желтыми зубами, вернул Сому и благосклонно кивнул. На тохасианине, правда, его взгляд подозрительно задержался, но сталкер что-то сказал, ему снова кивнули, после чего амбал распахнул дверь.
На Теонга хлынула волна ужасающих запахов: страшная вонь чего-то горелого – подтверждением этому были и сизые клубы дыма, выплывшие из помещения, – чего-то неприятно-резкого, заставившего сжаться желудок, а также, уже в меньшей, хоть и все равно высокой концентрации, запах давно не мытых потных тел, мочи, блевотины и почему-то – тонкий аромат цветка итураки, росшего в предгорьях Тохаса. Отваром из этого цветка лечили кровавый понос и половое бессилие.
«Может, это лечебница, а не кабак?» – подумалось тохасианину. Впрочем, подобные мысли разом выветрились из его головы, едва он перешагнул порог питейного заведения «Погнутая шестеренка».