Игрушечный дом

Янссон Туве

Анна, пожав плечами, с неожиданной враждебностью заметила, что Катри проявляет к деньгам преувеличенный интерес, а вот у них в семье деньги считались неподходящей темой для разговора.

— В самом деле? — точно хлыстом стегнула Катри. — Как вы говорите? Неподходящей темой для разговора? — Она побледнела, неуверенно шагнула к Анне.

— Что такое? — Анна попятилась. — Вам дурно?..

— Да, мне дурно, даже очень дурно, когда я вижу, как вы ни за что ни про что швыряетесь деньгами, а ведь что, собственно, вы пускаете на ветер и до глубины души презираете? Возможности — вот что! Неужели непонятно? Возможность жить спокойно и уверенно, совершенно не думая о деньгах, возможность быть щедрым, развить новые замыслы,

которые и возникнуть не смогут при безденежье, без денег мысли и то усыхают, съеживаются! Нельзя давать себя так обманывать, вы не имеете права… — Катри говорила очень тихо, каким-то новым, грозным голосом, и вдруг резко умолкла. Воцарилось тягостное молчание.

— Не понимаю, — наконец сказала Анна.

— Значит, не понимаете.

— Вы так побледнели. Я могу чем-нибудь помочь вам?..

— Да, — кивнула Катри. — Можете. Разрешите мне заняться вашими делами. Я сумею. Я знаю, как это делается. Я вдвое увеличу ваш доход. — Снова нависло молчание, и она добавила: — Извините, не сдержалась.

— Еще как, — сказала Анна. — Но с вами, кажется, опять все в порядке. — Она воспользовалась маминой манерой говорить, давно умолкшим благожелательно-высокомерным тоном: — Милая Катри, можете делать все, что вам угодно. Но не думайте, что мне хоть сколько-нибудь недостает спокойствия и щедрости. А мои замыслы, уверяю вас, совершенно не зависят от моих доходов.

Анна еле заметно кивнула Катри и после этого короткого поклона вышла из комнаты. На лестнице ее вдруг охватила огромная усталость, принудила остановиться. Лишь мало-помалу ощущение это развеялось.

— Опрометчивость? — презрительно прошептала Анна. — Опрометчивость? Это у нее-то? Она же считает, что никогда не говорила опрометчиво… Но что она имела в виду? В чем моя вина?..

А внизу лежал пес, таращил свои желтые глаза, самонадеянный, опасный пес, которого ни трогать нельзя, ни кормить, и впервые Анна, подойдя прямо к громадному зверю, потрепала его по голове, скорей даже шлепнула, и шлепок у нее получился веский и отнюдь не дружелюбный.

«Dear Sir[5], к сожалению, фрёкен Эмелин не имела возможности раньше ответить на ваш запрос от…» Катри справилась в бумагах: дата была двухгодичной давности. Но, может быть, еще не поздно. Предложение было очень выгодное. Катри положила ручку и устремила невидящий взгляд в окно. На столе перед нею лежало «Руководство по ведению деловой переписки» и английский словарь. Писать по-английски было трудновато, но все же получалось. Собрав в кулак волю, Катри писала неуклюжие по форме, но предельно ясные по содержанию письма людям, каждый из которых был по-своему заинтересован в том, чтобы заработать на цветастых кроликах. Вынужденно упрощенные формулировки придавали этим письмам чуть ли не жестокую категоричность. Всякий раз, когда удавалось повысить гонорар или заменить единовременную выплату процентными отчислениями автору, Катри отмечала свой успех в черной тетради. Туда же она заносила суммы, сбереженные через твердый отказ от любой благотворительности и дилетантских затей, через глухоту к призывам о помощи, исходящим от неделовых и назойливых лиц. Все честно записывалось в тетрадь, до последнего пенни. Катри воображала себе, будто благодаря своей суровой неуступчивости и отсутствию опрометчивых порывов она выгадала эти деньги для Матса. Ответные письма были холодны, но исполнены уважения, и процент ей приходилось снижать крайне редко. Ни та, ни другая сторона о погоде в конце писем не рассуждала. К обложке черной тетради Катри приклеила листок и написала на нем: «Для Матса». Серьезная забава — раззадорить, сделать первый ход и вернуть утраченное — превратилась в настоящую азартную игру, которая неотступно занимала ее мысли. Катри стала похожа на чудака коллекционера — занося в тетрадь отвоеванную сумму, она испытывала глубокое удовлетворение: мол, наконец-то появился у нас с таким трудом

добытый бесценный экземпляр. Скрупулезно и продуманно высчитывала Катри, какие деньги по закону причитаются Анне и какие могли бы стать собственностью Матса. В Аннину копилку шло все, что получила бы Анна, ведя дела сама. Из тех сумм, что Катри умела вернуть или хоть как-то возместить, Анна получала две трети; что же до операций с попрошайками и авантюристами, которые хотели иметь, ничего не давая взамен, вся прибыль от них отходила Матсу. Были и пограничные случаи, когда Аннина уступчивость в конечном итоге могла обусловить рост тиражей, — тогда Катри делила барыш поровну.

— Ну вот, с пластмассовой фирмой порядок, — сказала Катри. — Все даже лучше, чем я рассчитывала. И договор с ними вовсе не помеха контракту с «Объединенной резиной».

— Да-да, — кивнула Анна.

— Из издательства опять пишут.

Прочитав письмо, Анна заметила, что тон его не столь любезен, как обычно.

— Разумеется. Они поняли, что больше вас не обманут. В следующий раз мы получим отчисления с каждого проданного экземпляра, а не единовременную сумму. Надеюсь, вы не передавали им прав на будущие книги?

— Может, и не передавала. Не помню…

— В бумагах об этом нет ни слова. Ну а если они не предоставят вам более выгодных условий, можно в конце концов сменить издательство.

Анна резко выпрямилась, но, прежде чем она успела раскрыть рот, Катри продолжила:

— Один из любительских театров хотел бы использовать цветастых кроликов. Цветы они рисуют своими руками и, по всей видимости, совсем в них увязли. Денег у них нету, но они берут плату за вход. Я предложила очень низкий процент.

— Нет, — отрезала Анна. — Никаких процентов.

— Они согласились на два. Мы не можем менять условия. Это вот — текстильная фирма, предлагают три процента, я запросила пять. Дадут, скорее всего, три с половиной, максимум четыре. Нет, пожалуйста, не возражайте. Если мы не станем увеличивать ставки, нас просто не будут уважать. А тут снова «Объединенная резина», они намерены снизить процент и снабдить кроликов говорящим устройством. Обойдется недешево, но поднимет продажную цену. И мы от этого не откажемся.

— Что они говорят?

— Три процента.

— Да я имею в виду кроликов.

— Тут не написано.

— Кролики не говорят. По-моему, они кричат, от страха. Или перед смертью.

— Анна, дорогая, это работа, и мы обязаны ее выполнить, понимаете? Обязаны.

— Да мне-то какое дело! — воскликнула Анна. — Я не хочу никаких кричащих кроликов, это же дикость!

— Но вам ведь незачем на них глядеть, пусть себе кричат где-нибудь в Центральной Европе. А там никто вас не знает, и вы о них тоже представления не имеете.

— Так сколько они нам дают?

— Три процента.

— Два! — выпалила Анна, перегнувшись через стол, шея у нее налилась кровью. — Два процента! Один мне, другой вам.

Катри молчала. Долго молчала, и Анна, поняв, что сказала что-то важное, повторила:

— Один мне, другой вам. Мы поделим. Поделим Центральную Европу. — Фраза эта прозвучала весьма странно, и она повторила ее еще раз. Катри, глубоко вздохнув, с некоторым холодком ответила, что об этом даже речи быть не может. Но если Анна не против, можно записать процент от «Объединенной резины» на Матса.

— Так и сделаем, — сказала Анна. — Отлично. И никогда больше не напоминайте мне про «Объединенную резину».

Катри открыла черную тетрадь и вывела своим собственным размашистым, витиеватым почерком: «Матс, 1 %».

— Еще есть важные дела?

— Нет, Анна. Самое важное мы уладили.

21

В сумерки, когда работа в лодочной мастерской подошла к концу, Катри отправилась к рыбачьей пристани. Снова дул сильный ветер. Вот и братья Лильеберг домой идут; Катри заступила дорогу Эдварду. Остальные пошагали дальше.