Игрушки для императоров: Лестница в небо
Шрифт:
Травмировать, ибо я уже ненавижу этого человека. И мама знает, что расскажи мне такое, она получит ОЧЕНЬ бурную реакцию.
Да, я обязан ему. Благодаря его помощи я вырос в нормальных условиях, но…
…Но все равно: ненавижу!!!
— О чем задумался?
Катарина незаметно подошла сзади и толкнула в плечо. Я тяжко вздохнул:
— Да так, о своем, о наболевшем.
— Понятно.
Она присела рядом.
— Хуанито, хочу снова вытянуть тебя на откровенность. Можешь обижаться, но отнесись к моим словам предельно серьезно. Ага?
Я кивнул.
— Не
— Опять старая песня? — я грустно усмехнулся. Она мою усмешку не поддержала.
— Разведданные тебе. Свежие. На тебя наполеоновские планы. Уже сейчас. Все обсуждают, как тебя использовать, как с тобой работать, будто ты уже принят. Будто от корпуса тебя отделяет лишь формальность — согласие Леи. А она вряд ли будет против. И мне это не нравится.
— Почему? И кстати, «все» — это кто? — уточнил я.
— Высший офицерский состав, — расплывчато ответила она и продолжила, словно читая очередной акт лекции:
— Тебе говорили про нашу военную демократию? — Я кивнул. — Это неправда, нет у нас демократии. Это иллюзия. Как и то, что в стране народ может что-то решать и на что-то влиять. Корпусом руководит высший офицерский состав, только высший. Даже мнение низшего… Не учитывается. Тебя, то есть меня, например, одну из нас, могут выслушать, могут учесть даже коллективное мнение, но решать они все равно будут сами, как им нужно.
Я про себя рассмеялся. Ну, это, как и везде!
— То есть, мы как бы имеем право высказаться и проголосовать по спорным вопросам, но реальная власть лежит только на нескольких людях.
— И они что-то против меня замыслили, ваш генералитет? — снова усмехнулся я.
— Не то, что замыслили… — Она замялась. — Просто напрягает их отношение, их пренебрежение. Вседозволенность — страшная штука, а они ею пресытились. Сейчас ты представляешь из себя человека, пока, у тебя есть право что-то сделать, а что-то нет. Ты волен в поступках. Но если придешь к нам… Понятия «право подчиненного» для них не существует, малыш.
Вздох.
— Если ты станешь одним из нас, ты превратишься в куклу, безвольную марионетку. Тобой будут помыкать и использовать, как посчитают нужным, плевав на твое мнение.
— То есть, я не смогу не выполнить то, что мне говорят? А если приказ будет… Мягко говоря… Преступным?
Она отрицательно покачала головой.
— Не выполнение приказа — смерть. Думай, Хуан, думай. Это рабство, самое настоящее. Полный тотальный контроль и безусловное подчинение старшим. У нас есть свои плюсы, да, независимость от окружающего мира, финансовый достаток, статус… Но каждая из нас в отдельности — рабыня. Ты не найдешь здесь того, что ищешь. Не ходи сюда. Откажись, пока можешь.
Подводя итог разговору, она поднялась:
— Лея задерживается. У тебя есть время. Пока есть. Так что думай.
Вдогонку, вспомнив ее звание, я бросил:
— Ты одна из них? Входишь в их число?
Она обернулась.
— Теоретически. Но практически ничего не решаю.
И ушла, оставив меня в смятении.
Вот оно как. Корпус — единая монолитная структура с коллективным управлением. Получается, это клан? Боевой орден, подконтрольный лично Веласкесам? Получается, да. Со своими традициями и законами, с беспрецедентным и беспрекословным подчинением младших старшим. Ну, прямо средние века!
А Катарина? Какая ее выгода? Она неплохо устроилась, входит в этот самый совет офицеров, «высший» совет, при этом независима, пусть и не принимает глобальных решений. Зачем ей мой уход?
Дальше, что могли придумать насчет меня ее… Пусть будет товарки. Та же Мишель? То, что меня не собираются использовать, как хранителя, я изначально подозревал, но каковы эти таинственные планы? Сделать из меня суперагента?
«Шимановский, окстись, размечтался! — одернул я сам себя. — Суперагент недоделанный! Давай, вспоминай политическую ситуацию в стране. Что у нас происходит?
Правильно, борьба за власть между кланами. С оказанием давления на правящую династию. А теперь вспомни сеньору Сервантес, министра образования. Понял?
Корпус — кузница кадров ее величества. Люди, на которых она может опереться в ежедневной борьбе со знатью. В мире, где все куплено за большие деньги, иметь своих людей, людей грамотных, на нужных должностях — роскошь. И ее величество может себе эту роскошь позволить, благодаря корпусу. Кто знает, уж не поэтому ли Веласкесы до сих пор имеют в стране вес, не прогнулись под олигархов?»
От таких мыслей, от их итогов, я вымученно вздохнул.
«Все возможно. Главное ты понял. Для чего им мальчик.
Когда вся планета точно знает, что вокруг ее величества лишь существа женского пола, имея под рукой лицо пола мужского можно использовать его для различных тактических маневров. Чтобы никто не догадался. Как? Тут много вариантов. Скорее всего, именно ими и занимается сейчас сеньора Тьерри вкупе с остальными старшими офицерами. Корпус вне политики? Неправда. Он не может быть вне политики, иначе его банально раздавят набитые империалами аристократические боровы. Кстати, потому рядовой и младший офицерский состав и не влияют на управление — такие дела должны делаться в тайне, и никак иначе.»
На этой мысли я выдохся и с большим удовольствием поднялся, привычным уже жестом закидывая «Жало» за плечо. В зал вошла «Вторая» и поманила за собой. Нас ждали великие дела, имя которым — тренажеры.
Да, сегодня мне дали отдых после вчерашнего приступа — я занимался на тренажерах. Конечно, с классическими занятиями это связано одним лишь названием, даже тут я работал на износ, да еще в скафандре, но все-таки моей жизни ничего не угрожало, никакой мешок не сбивал с высоты, я сам ниоткуда не падал, со всеми вытекающими. Ручаюсь, это неспроста. Наблюдают, как восстанавливаюсь, делают выводы. Нагружать завтра, не нагружать, брать меня, не брать, если брать — как организовывать тренировки — и прочее прочее. А надо сказать, восстанавливаюсь я хорошо. Обычно после приступов мышцы болят и на следующий день, и даже послеследующий, но вчера они вкололи мне какую-то дрянь, и я уже почти ничего не чувствую. Ноющая боль на грани восприятия.