Игрушки для императоров
Шрифт:
За день я вымотался, впрочем, как обычно. Но сегодня к программе добавились еще и силовые тесты, которых раньше не было. Кстати, так и не понял по мимике тренерского штаба, остались они довольны результатами или нет? В машине, тоже как обычно, чуть не уснул. В себя меня привел вопрос Катарины, когда мы уже выехали на магнитку:
— Ну и что ты решил? Подумал над моими словами?
Я легонько кивнул.
— Да.
— Есть динамика?
— Да. Буду думать дальше.
Она
— То есть, тебя не пугает перспектива стать безвольной марионеткой.
Я меланхолично пожал плечами. Пугает. Но я уже не тот мальчик, что сидел в ее машине в первый день, меня на такой дешевый развод больше не возьмешь.
— Все мы в этой жизни марионетки, все ходим под кем-то. Вопрос в том, к какой партии ты прибьешься. А я хочу примкнуть к партии победителей. Или хотя бы не последних людей на этой планете.
Такого поворота разговора она не ожидала. Я продолжил:
— Ручаюсь, те, кто сейчас в совете офицеров, когда-то сами были зелеными и юными, и смотрели на ваше бело-розовое здание большими испуганными глазенками. А теперь они вершат судьбы Венеры. Чувствуешь динамику?
Моя собеседница фыркнула. Я победно улыбнулся:
— Да, поначалу будет плохо. Но я хочу стать таким же, «старшим офицером», и стану им. Пускай для этого понадобится пройти через годы бесправия и унижения.
Мы уже подъезжали к дому, когда она наконец выдавила:
— А ты уверен, что это — партия победителей? Как можно быть победителем, поддерживая человека, на которого давят со всех сторон кланы, и которую, если честно, никто ни во что не ставит?
Она искоса глянула на меня, ожидая реакции. Глаза ее ехидно блестели.
— А может, она сама хочет, чтобы кланы так думали? — парировал я. — Как можно быть забитой дурочкой, осознавая, что у тебя под рукой в самом центре столицы не подчиняющийся никому и никому не подотчетный батальон специального назначения, в котором даже новичков готовят на полосах смерти? Три сотни машин для убийства, не обремененных моральными нормами и неподсудных правоохранительной системе? Я, вот, не думаю, что это так.
— Полк, — машинально поправила меня Катарина, не найдя что сказать, и вновь задумалась. — У нас нет батальонов. Взводы, и сразу полк.
— Пусть полк, — согласился я. — Это что-то меняет?
Молчание. Долгое и напряженное, которым я воспользовался, чтобы немного вздремнуть.
— М-да, Шимановский, удивил ты меня! — рассмеялась сеньора майор, когда мы подъехали к дому. — Не ожидала! Вот только имей в виду, до момента, когда ты станешь офицером, ты можешь не дожить. И скорее всего не доживешь, девяносто девять на то процентов.
С этим утверждением я не мог не согласиться. Но время на раздумья у меня еще имелось. Я поднял люк и вылез наружу, беря курс на собственный подъезд. Утро вечера мудрее.
За следующий
Меня вновь отправили на полосы. Первые две я прошел подряд, без ошибок. На третьей споткнулся — не допрыгнул до объятого пламенем подвешенного кольца. Хотя на мне скафандр, но скафандр легкий, а кольцо раскалено так, что чувствуется сквозь бронепластины. Рассчитан этот модуль на испуг, реально ни один жар за такой короткий срок броню не расплавит, но я именно испугался. И вернулся по зеленой дорожке.
Со второй попытки прошел. И направился на четвертую полосу…
…Которая оказалась гораздо сложнее предыдущих вместе взятых. Тренерский штаб смотрел на меня довольный, улыбки до ушей, и я сразу заподозрил пакость. Но поделать ничего не мог.
Немного о дорожках. Когда проходишь их по нарастающей, разницу почти не замечаешь. Модули преград на первых пяти одни и те же, лишь уменьшается время срабатывания. И тот мешок, что сбил меня на первой, на четвертой впарывал так, что потом минут пять нужно было сидеть и жадно хватать ртом воздух, приходя в себя. Больно, даже сквозь доспех! И все остальное по аналогии.
С самоконтролем я делал такие успехи, что скажи мне кто о них две недели назад, рассмеялся бы. Я спокойно вгонял себя в боевой транс, как только пересекал границу гермозатвора. Это когда чувствуешь, как кипит в жилах адреналин, когда понимаешь, что твои звериные инстинкты взяли над разумом верх, а тебе в данный момент надо как можно меньше думать и как можно быстрее двигаться, осознавая, что любой неверный шаг, и все, la muerte! Четвертая дорожка — не первая, тут запросто можно покалечиться.
Вот на ней я и застрял. На которой можно покалечиться. Наверное, это и есть мой предел, я его, все-таки, достиг. Нет, в итоге я взял и ее, но только попытки с четвертой, и чувствовал, что это максимум. Но когда донельзя довольный фактом прохождения пересек финишную ленту, «Первая» по внутренней связи огорошила:
— Все, Хуанито, игры кончились. Теперь будем работать на время.
Я съежился, предчувствуя дурное. Но на время — так на время, они тренеры и им виднее.
— Давай еще раз. Две минуты на отдых, потом первая установка — десять минут.
Я вздохнул и опустился на пол. Две минуты мало, но здесь — норма.
Предчувствия не обманули, то, что последовало после, можно назвать одним словом — цирк. Когда я дошел до финиша следующий раз (естественно, не с первой попытки), секундомер показывал больше двенадцати минут. Голос «Первой» «подбодрил»:
— Следующая установка — девять с половиной минут.
— Но почему! — вскинулся я. — Я же не прошел и за десять! Зачем еще уменьшать?
— Так надо, — прозвучал лаконичный ответ в динамиках.